Читать книгу "Биография любви. Леонид Филатов - Нина Шацкая"

Поверили или не поверили сестры нашим объяснениям, что другие страны живут несколько иначе, в отличие от нас, — не знаю. А заразительный смех — это положительные эмоции, на этом и успокоились.

Мама с тетей Марусей продолжали отсматривать кассету, а мы вернулись на кухню, где продолжили прерванный разговор. Через некоторое время опять «охи» и «ахи», и мы опять вскакиваем с места, бежим к сестрам, которые снова от смеха в слезах, но уже по другому поводу. «Господи, милые, да что вы сделали с Володей?» То есть они просмотрели всю шестидневную пленку, и в последний день Володя так осунулся и похудел, что без слез глядеть на его отощавшую и понурую фигуру было действительно невозможно. «Но какой же он был хороший в первые дни… а сейчас… Ой, какой худой… вез в магазине тележку — еле передвигал ноги… как же ему было трудно… бедный… Нинуська, Лёня до чего вы его довели-и-и».

Здесь, в Москве, мы с Лёней будем еще долго ностальгировать по этому дивному месту на земле, вспоминая многочисленные счастливые эпизоды из той нашей жизни.

Часть IV БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ ЛЁНИ

Глава 1 Трагедия в театре

Лёня страдал, болея за своих товарищей

Память, как кинолента, с огромной скоростью раскручивается назад. В висках бьются одни и те же вопросы: как могло случиться? Почему? За что?..

В 1982 году Лёнечка пришел ко мне навсегда, и уже тогда у него была язва двенадцатиперстной кишки. Боли — невыносимые, кровь — отовсюду, откуда можно. Временное облегчение дают таблетки тагомета, если я правильно помню, которые из-за границы привозит для него Андрей Вознесенский. Не зная, как помочь, я страдаю вместе с ним. Не помню, как это мне пришло в голову, но с помощью моей мамы я настаиваю на спирту прополис, зная о его чудесном свойстве «замазки».

Через две недели настойка готова, и я принимаюсь за лечение. Шесть часов утра. Я подогреваю чашку приготовленного с вечера кипяченого молока и капаю туда 25–27 капель настойки. Лёня спит. Прошу не просыпаться, поднимаю его голову и по глоточку даю все это выпить. Любимый продолжает спать, но и у меня для сна есть минут сорок, после чего я иду на кухню и варю на воде жидкую овсяную кашу без соли и сахара. Просьба все та же — не просыпаться, и 5–6 ложек сопливого отвара отправляю ему в рот.

В зависимости от предстоящей работы встаем в разное время, я, естественно, раньше. Как легко можно было договориться со спящим Лёней, и как нелегко с ним — проснувшимся! К моему ужасу, он категорически отказывается от диеты, продолжая есть все острое. Лакомством были горький зеленый перец и соус чили. Однажды я попробовала эту отраву, и тут же мои глаза вылезли из орбит и повисли на нитке под аккомпанемент звериных звуков, которые я рождала. Ужас! С Лёней ничего подобного не происходило и, что удивительно, он не корчился от боли: язва молчала.

Прошел год. Врачи производят осмотр на предмет «как поживает наша язва?» и не верят глазам своим: язва с пятикопеечную монету затянулась! Мы ее победили!

Прошло какое-то время. Лёня много работает в кино, снимаясь в трех, иногда четырех, пяти кинокартинах в год.

В 1982 году — «Ярослав Мудрый», «Голос», «Грачи», «Избранные».

В 1983 году — «Из жизни начальника уголовного розыска», «Петля», «Исповедь его жены», «Соучастники», «Европейская история».

За два года — девять фильмов. Конечно, такое беспардонное отношение к своему здоровью не могло хорошо кончиться.

Потом история с Ю. П. Любимовым, который уезжает за границу, и его лишают гражданства. Театр лихорадит, актеры в напряжении: а вдруг какой-нибудь режиссер по настоянию У.К.[72] все-таки решится прийти к нам и возглавить театр. С радостью принимали известие об отказе многих театральных деятелей. Шли дни. Мы ждали и верили, что никто не посмеет занять место Любимова. Отказ следовал за отказом. Мы радовались, но недолго: пришел А. В. Эфрос, которого труппа встретила, по понятным причинам, недоброжелательно: ждали другого — своего. И если бы он пришел по-другому, нашел человеческие слова, которые бы все поняли: «Дорогие, у меня в театре плохо, и вы остались без главного режиссера, давайте попробуем поработать вместе до тех пор, пока не вернется Юрий Любимов».

Вот такая малость могла бы решить все проблемы и наши, и Анатолия Васильевича.

Неласково прошла первая встреча с А В., но очень скоро все сгладилось: началась нормальная работа над спектаклем «На дне». Лёня назначен на роль Пепла, но репетировать он не может и пишет объяснительную записку:

«Уважаемый Анатолий Васильевич!

Около недели тому назад мы имели длительный и, как я надеялся, небесполезный разговор, касающийся сложностей, возникших в моей работе в кино в связи с назначением меня на роль Пепла в „На дне“.

Безусловно, театр — основное место моей службы, и кино ни в коей мере не может соперничать с театром, но что же делать, если я подписал договор в кино еще до Вашего прихода в театр. Исходя из дисциплинарных и прочих соображений, Вы были бы правы, настаивая на моем присутствии на репетициях, но ведь, Вы, Анатолий Васильевич, глубоко творческий человек, обязательный в отношении собственных репетиций. Это обстоятельство давало мне надежду, что Вы достаточно уважительно относитесь не только к своему, но и к чужому творчеству, а также к чужим обязательствам.

Меня удивила пересказанная мне реплика относительно того, что „выступать за справедливость легко, а ежедневно работать трудно“. Надо понимать, что все, что происходит в биографии актеров этого театра за этими стенами и без Вашего непосредственного участия — уже не имеет отношения к искусству?

Отчего у Вас могло сложиться ощущение, что я во время столь неожиданных для меня репетиций спектакля „На дне“ занимаюсь чем-то совершенно непохожим на творчество?

Наша договоренность относительно моей работы в „На дне“ остается в силе, если, Вы, разумеется, сами не захотите ее разрушить.

Я крайне уважительно отношусь к возможности работать с Вами, хотя идея назначения на роль Пепла со мной не обсуждалась и является для меня полной неожиданностью.

Но еще раз повторяю — до конца апреля у меня есть работа, начало которой состоялось задолго до Вашего прихода в театр и перестроить ее в столь спешном порядке не представляется возможным. Уже в начале мая я готов приступить к репетициям.

Кроме моей работы в кино и в театре (я имею в виду спектакли), есть и еще обстоятельства, не позволяющие мне сию же минуту начать репетиции — это простуда (шесть дней я нахожусь на бюллетене).

Уважаемый Анатолий Васильевич, как видите, я не держу камня за пазухой, и мое письмо не имеет иной задачи, кроме как добиться взаимоуважения.

Леонид Филатов. 15 апреля 1984 года».