Читать книгу "Генерал Деникин - Владимир Черкасов-Георгиевский"

От программного словечка «самоусовершенствование» явно попахивало масонством, что резко аукнется Деникину в эмиграции.

В 1928 году во втором номере советского журнала «Каторга и ссылка» бывший офицер Мстиславский опубликует свои воспоминания об этом военном обществе, в котором он якобы был в руководителях. Также Мстиславский укажет:

«В рядах тайного офицерского революционного союза 1905 года числился, правда, очень конспиративно, ничем себя не проявляя, будущий «герой контрреволюции» Деникин. Он был в то время на Дальнем Востоке, и его вступление в союз в высоких уже чинах произвело на дальневосточных товарищей наших чрезвычайное впечатление».

Парижская эмигрантская газета «Последние новости» немедленно процитирует эти строки советского автора. Деникин пошлет в газету опровержение:

«Всю жизнь работал открыто, ни в какой ни тайной, ни явной политической или иной организации никогда не состоял, ни с одним революционером до 1917 года знаком не был; а если кого-нибудь из них видел, то только присутствуя случайно на заседаниях военных судов».

В 1942 году, когда Деникин будет жить на юге Франции под немецкой оккупацией и наблюдением комендатуры, в гитлеровской газете «Парижский Вестник», выходящей на русском языке, появится статья бывшего полковника Феличкина. Он обличит роль «жидомасонов» в русской революции и приведет ту же цитату Мстиславского, прокомментировав:

«Ярый противник сближения России с Германией Деникин, парализуя дальновидную политику ген. П. Н. Краснова, на наших глазах уже перешел в жидомасонский лагерь».

Мстиславского и Феличкина Антон Иванович назовет «провокаторами». Мне эту перебранку комментировать не хочется, но необходимо отметить, что до 1917 года Деникин, действительно, «ни с одним революционером знаком не был». Познакомился он «академистом»

Генштаба с двумя революционерками и принял у них на хранение чемоданы с нелегальщиной…

Главным образом в Харбине бунтовали демобилизуемые запасные солдаты. А бесчинство по всему армейскому тылу задавали возвратившиеся из японского плена, их там распропагандировали оголтело настроенные солдаты и матросы. Эти политическими и социальными вопросами мало интересовались, плевали на листовки и митинговые речи, коротко рявкая: «Долой!» Посылали по матушке и свое, и комитетское начальство, требуя немедленного, без всякой очереди возвращения домой. До хаоса на сибирской «железке» в десять тысяч километров им никакого дела не было.

Местные военные и гражданские администраторы оглушились свалившимся Манифестом, ничего не понимая в новых госформах. Из-за прерванной связи со столицей, отсутствия «указаний» панически прислушивались и к слухам, что «царя скинули». Главком, имеющий нерасшатанные войска маньчжурцев для наведения тылового порядка, сдался буйству и требованиям «железнодорожного комитета». «Папаша» Линевич отменил четкую эвакуацию целыми частями по корпусам и приказал начать перевозку всех запасных.

Главком Линевич мог бы организовать продовольственные пункты вдоль магистрали и посылать эти оравы в сопровождении штатных вооруженных команд, но отпустил одних, и им стали выдавать кормовые деньги – на весь путь! Суммы эти пропивались прямо на Харбинском вокзале или на ближайших станциях. Потом лихие запасники продавали свой солдатский скарб, позже их голодные толпы, вываливаясь из составов, грабили и громили станционные буфеты, вокзалы, полустанки.

В это самое бурное время, с ноября 1905 по январь 1906 года, Деникин направлялся в Петербург на почтовом поезде, набитом солдатами, офицерами, откомандированными железнодорожниками.

Когда состав прибыл в Читинскую «республику», выяснилось, что местные власти всецело бездействуют, некоторый контроль взял на себя «революционный» Читинский полк, стоящий в городе. Не говоря о солдатах, весь его офицерский состав во главе с командиром выразил сочувствие «передаче власти народу» и постановил: «Позорно подавление какой бы то ни было политической партии силою оружия… В случае беспорядков, угрожающих кровопролитием, впредь до сформирования милиции, принять участие в предупреждении братоубийственной войны».

Находящийся здесь военный губернатор Забайкалья генерал Холщевников отдал комитетам вагоны с тридцатью тысячами винтовок для организуемой ими «народной самообороны», передал почтово-телеграфную службу, утверждал все постановления солдатских митингов, называя местных социал-демократов «партией порядка».

Выплеснутое солдатское море «царевало» и дальше по трассе. Но комитетчики «республик», взмыленные саранчой запасных из поездных накатов, запутывались и в бессилии останавливали «железку». В Иркутске скопилось тридцать воинских эшелонов и несколько пассажирских поездов.

Состав Деникина уперся в Иркутске на несколько дней. До этого поезд все же делал 100–150 километров в сутки. Над ним потешались несущиеся по сторонам эшелоны запасников, они его, бывало, не выпускали со станций. Однажды утром пассажиры проснулись на том же полуразрушенном полустанке, без буфета, воды, где и заснули. Оказалось, у запасной солдатни из проезжавшего эшелона сломался паровоз и она отцепила их локомотив, устремившись на нем дальше.

Ясно стало, что на благородстве далеко не уедешь.

Четверо полковников с Деникиным, едущих этим поездом, собрались на «рекогносцировку». Старшим выбрали командира одного из сибирских полков и объявили его комендантом состава. Собрали у офицеров револьверы, вооружили ими караул на паровоз, дежурную офицерско-солдатскую часть, в каждом вагоне назначили старшего.

Кинули клич и собрали с пассажирского общества пожертвования для суточных в шестьдесят копеек солдатам нарядов, которых сразу с излишком набежало. Против «военизирования» запротестовали только два «революционных» вагона с железнодорожниками.

Команда боевого поезда отцепила паровоз с первого же эшелона, идущего не по расписанию. Состав под командой четырех полковников набрал полный ход.

На летящий стрелой поезд обрушились по всему его «рейду». Сзади гнались эшелоны для расправы, извещенные впереди составы поджидали, чтобы преградить путь. Но когда револьверно ощеренный экспресс влетал на станцию, засада отступала. Слишком отчаянными были офицеры на подножках. Доставалось камнями и поленьями только по окнам.

Помятый в стычках поезд наматывал длинные версты. На него сплошь взъярилась попутная трасса с комитетчиками. Начальников следующих станций терроризировали телеграммами: «Остановить во что бы то ни стало!» Подъезжая к ним, офицеры «стрелы» на площадках внимательно проверяли револьверные барабаны. Врывались на громыхающих буферах, сметая все на пути! Иногда при приближении этого поезда весь станционный персонал убегал в лес.

Более месяца «набег» резал к Уралу и наконец перевалил его. Всем хотелось попасть домой на Рождество, но под Самарой пришлось стать у семафора. Пути забиты – забастовка машинистов… Не успели оглянуться, как исчез из-под караула и их машинист.

Задумались офицеры: плохо дело, вести состав некому. Как вдруг доложилась им «конспиративная» делегация из своих «революционных» вагонов. «Революционерам»-железнодорожникам дома справить Рождество тоже хотелось, их старший заявил: