Читать книгу "Отражение - Вадим Панов"

Девушка знала, что не сможет отказать Генриху, но из последних сил пролепетала:

– Мне придется позировать… голой?

– Еще не знаю. В любом случае – не сегодня. Присядь! – Бергер знал, как правильно подсекать рыбу, и резко сменил темп, перейдя от разговора к энергичным действиям. Он усадил растерявшуюся Галю в полукресло, взял со стола мощную фотокамеру и сделал несколько снимков. – Поверни голову. Нет! Не меняй выражение лица! Задумайся. Черт, задумайся! Чудесно! Поправь локон!

– Зачем все это? – растерялась она.

– Ракурсы! Ты уйдешь, а я буду смотреть на тебя всю ночь. Я буду искать движение или покой. Буду прикидывать, какой хочу увидеть тебя на холсте. Буду любоваться.

Еще снимки, еще много-много снимков. Затем Генрих отложил фотоаппарат, схватил чистый лист, угольный карандаш и быстро набросал эскиз.

– Не шевелись, не шевелись… – Карандаш стремительно летал по бумаге. – Божественно. Смотри.

Бергер повернул к ней лист, и девушка вздрогнула. А затем прошептала:

– Невероятно.

Потому что так оно и было.

Возможно, Генрих и в самом деле был злобным скандалистом и алкоголиком, но талантом Господь наградил его великим. Несколько торопливых линий, грубый штрих, минута работы, и потрясенная девушка увидела на листе себя. И не просто себя, а увидела все мысли, что владели ею во время зарисовки, увидела свое настроение.

Бергер вскрыл ее, как бутылку вина за ужином.

Идеально.

– Не хочу льстить, но вы прекрасно пишете, Генрих.

– Я знаю, что это не лесть. – Он грустно улыбнулся, протянул Гале набросок, затем отошел и замер у скрытой под тканью картины. – Я слишком быстро достиг вершины. С детства мечтал рисовать, писать картины, учился с таким рвением, что походил на сумасшедшего… И был счастлив. Я сам натягивал холсты, тер краски – мне нравилась каждая деталь моего дела. Учеба давалась легко, но я не останавливался и нагружал себя гораздо больше, чем остальные. И моя первая выставка потрясла мир… Ну, может быть, не ваш, но мир искусства – точно. Я продал все работы, стал знаменит, а потом… Потом я научился делать больше, чем просто картины. Талант поднял меня так высоко, что до меня не долетало даже завистливое рычание. Я научился творить… Но разучился писать. – Генрих резко замолчал, повернулся к девушке и вновь улыбнулся: – Ты ведь не понимаешь, что я говорю, да?

– Но хочу понять, – прошептала Галя.

Это был странный, изумительно невозможный момент: он исповедовался, а она действительно ничего не понимала. И могла поддержать выговаривающегося художника лишь своим теплом.

– Мои нынешние картины глубоко личные, – произнес художник грустно. – В этом мой талант: творить уникальные миры. Смотри!

Он сорвал покрывало, и девушка приоткрыла рот, восхищенно разглядывая новую работу мастера: прекрасный замок, изящный и в то же время неприступный, красивый, но надежный, замок, принадлежащий опытному воину, знающему вкус роскоши. Он возвышался над морем, то ли надзирая, то ли отдыхая, и волны ласкали его подножие.

– Очень красиво, – оценила Галя. – Честно – очень.

– Хочешь туда? – тихо спросил Бергер и с ненавистью посмотрел на скромную картину на дальней стене. На простенькое полотно, изображающее первые весенние цветы.

* * *

Это было удивительно и неожиданно.

Это было так странно, что не могло произойти.

Но это произошло: уникальная книга не стала для Виссариона Событием. Не заполнила его мысли, не овладела чувствами. Когда первое изумление прошло, Обуза повел себя так, словно речь шла о заурядном раритете, вроде первого издания «Евгения Онегина»: радостно, конечно, однако на пышный праздник не тянет. И это – об уникальном рукописном фолианте, ради обладания которым погибли сотни и даже тысячи людей!

Куда делись эмоции?

Виссарион спрятал книгу в хранилище, вернулся в зал, сел в любимое кресло и попытался разобраться в происходящем. Попытался понять, что именно в нем – в потомственном книжном черве! – сломалось, и через несколько минут с удивлением нашел ответ: Галя. Молоденькая, совсем неопытная девочка. Наивная красавица.

Обуза чувствовал нависшую над ней угрозу, и это не давало ему покоя, смазав даже грандиозное событие…

Галя.

Для чего она Бергеру? Еще одна натурщица? Нет, видно, что художник взволнован – девчонка для него важна, и Генрих боится ее потерять. Почему? Что в ней особенного? Что она способна дать такого, чего недостает в других женщинах?

В чем секрет?

Поняв, что не может остаться равнодушным к судьбе девушки, Обуза засел за компьютер и принялся искать материалы на Генриха, как общедоступные, так и на закрытых ресурсах Отражения, поговорил с одним из друзей – владельцем «особенной картины», снова подумал, сопоставляя факты, сделал вывод, который ему не понравился, закрыл магазин сразу после обеда и отправился домой.

Вечер провел нервно, без конца спрашивая себя, стоит ли влезать в чужое дело, спал плохо, а на следующий день явился к Раннему Автобусу первым, потому что боялся опоздать. Сел по обыкновению на последний диванчик, сразу за Бергером, раскрыл книгу, однако читать не смог – слова путались, строчки налезали одна на другую, смысл не улавливался, но Обуза все равно листал страницы, не желая вызывать у попутчиков подозрения.

Девушка села в автобус там же, где всегда, поздоровалась с Валерой, потом – со всеми попутчиками и направилась к Генриху, который приветствовал ее поцелуем в щеку и уступил место у окна.

«Они виделись! – понял Обуза. – Они виделись вчера вечером!»

Но не переспали, поведение на это не указывало.

«Она уже твоя, но ты не торопишься. Зачем спешить, если все предопределено?»

От этой мысли Виссариону стало грустно, в какой-то момент он едва не отказался от задуманного, поскольку знал, как трудно «снять с крючка» затуманенную Отражением жертву, но заставил себя собраться и прислушаться к разговору.

– Генрих, я еще вчера хотела спросить: почему вы едете на автобусе?

– Потому что мне нужно в Москву.

– Но вы ведь богаты. У вас есть машина? Господи, о чем я спрашиваю? Конечно, есть. «Мерседес», на котором я ехала домой…

– Это моя машина и мой шофер, – улыбнулся художник.

– Но почему вы здесь?

– Это… Старая привычка. С прошлых времен.

– С каких?

– С тех…

Он не собирался лгать, а задержался с ответом, потому что подбирал слова.

– С тех времен, когда вы были молодым и никому не известным? – помогла Бергеру девушка.

– Да. А Валера был жив. – Генрих грустно улыбнулся. – Я ездил на этом автобусе до катастрофы, когда был таким же нищим студентом, как ты сейчас, снимал комнату за городом и безумно обрадовался запуску новой автобусной линии. Каждое утро я ездил на Раннем Автобусе, который уже тогда так называли, правда, не вкладывая в слова какой-то смысл, кроме времени… Я знал всех пассажиров, знал Валерку… Дядю Валеру, ведь тогда он был старше меня… Я ездил каждое утро, а однажды проспал, представляешь? Элементарно проспал. – Короткая пауза. – В тот день он разбился.