Читать книгу "Мастер-класс. Записки концертмейстера балета - Лада Исупова"

– На сегодня всё, спасибо, занятий больше не будет, вы можете идти.

(Какая прелесть!)

– Что-нибудь случилось?

– Нет, просто мастер-класс.

– А кто играть будет?

– Они привезли своего концертмейстера.

(Ого! Это кто такой богатый? Даже интересно, пожалуй, посижу, немножко посмотрю.)

– А кто приехал, что за урок?

– Фламенко.

(Вау! Тогда я остаюсь. Концертмейстер фламенко – это интересно.)

А этим же вечером в городе ожидался аншлаговый концерт фламенко, так оказалось, что прима из этой труппы и давала мастер-класс. На урок слетелось много студентов, девочкам раздали длинные красные юбки и туфли, а парни остались кто как. Пока все готовились, я разглядывала приезжих: несколько мужчин и женщина, вроде все испанцы; ждали тихо, не улыбаясь. Женщина маленькая, за мужчинами не видно, всем за сорок – пятьдесят; ни позы, ни понтов – все просто и достойно. Из них выделялся (выше остальных) один, его-то я и определила в концертмейстеры: волосы с сединой собраны в длинный хвост, красивый, ладно скроен, немного за пятьдесят, держался особняком, но главное: он откровенно маялся. (Правильно, если это он, то сейчас должен только просыпаться, ну в крайнем случае подумывать варить кофе, а вместо этого он уже встат, умыт-одет и стоит здесь почем зря, и все это – в двенадцать часов! Такой экстрим не для концертирующих музыкантов, все это ясно читалось в его мутном взгляде.)

Еще по нему было видно, что он безусловный любимец публики, устало тащивший за собой бремя обожания. И воображение автоматически дорисовывало вокруг него пестрый шлейф из молодых испанок, неотрывно следующих за ним, метя пол многоярусными подолами.

Итак, время подошло, все встали в несколько плотных линий, в последнем ряду пара преподавателей и секретарша. Меня тоже позвали, но я отказалась, осталась в засаде – хотелось посмотреть на концертмейстера со стороны.

Гостья – маленькая суровая женщина в черном, в обтягивающих узких брюках. Очень красивые ноги и линия бедра. «Наверное, – подумалось мне, – вечером сделает сценический макияж и будет то, что надо». Но, забегая вперед, скажу – вечером на ней и вовсе не было грима, ноги были закрыты, и смотрелась она лет на десять старше и толще, чем на уроке.

Начала она с того, что речь сегодня пойдет об аутентичном цыганском фламенко, а не о сценических попсовых стилизациях, к которым привыкла публика. И прежде всего нужно понять ритм.

Фраза фламенко состоит из двенадцати долей, и акцентируются следующие доли: первая (и даже не всегда) – третья – шестая – восьмая – десятая – двенадцатая.

Сложили ладошки и стали хлопать. Весь урок был выстроен на этой ритмической цепочке. Постепенно гости наполняли свою схему трудноуловимыми европейскому уху ритмическими россыпями, но от студентов этого не требовали.

Началось с рук: плавное движение наверх и работа кистями. Очень красиво. Руки плыли с нижней точки до верхней, кисти жили самостоятельной жизнью, неявно подчеркивая те самые акцентные доли. Она показывала, а класс пытался вторить ей, состредоточенно глядя в одну точку. И потом уже мало-помалу пошло движение под счет. Постепенно одно прибавлялось к другому, наслаивалось, напоминая раскручивающуюся неповоротливую махину.

Она не исправляла и не поправляла. Студенты, хоть и делали то же самое, были подобны отражению в кривом зеркале, где абсолютно все, в принципе, совсем не походило на нее, и привести это к одному знаменателю за два часа было невозможно: она – немолодая, приземистая и черноволосая, девицы – удлиненные балетные барышни англосаксонского типа;

в ее движениях скрыта драматическая сила, страсть, способность к мгновенной реакции, у них – холодность и отстраненность;

ее лицо приковывает и не отпускает, сквозь частокол их похожих юных лиц взгляд проскальзывает не задерживаясь.

В них не было главного, что сделало бы их похожими: до предела сжатой внутренней пружины, ощущения сдерживаемого крика. Да, они повторяли ее движения, но во всем этом виделись славные девочки, которым в радость новый урок, новые юбки и новое амплуа. Все те же движения танцовщицы были о другом.

Они поработали около часа, разучивая и постепенно усложняя одну секвенцию. Получалось все слаженней и слаженней, и начал вызревать азарт. Ритм становился жестче и уверенней – перестук каблуков, хлопки, ее окрик-счет, все вплеталось в жесткую сетку танца. Даже у секретарши, наяривавшей в последнем ряду, в локтях появилась синкопа. Градус урока накалялся.

– А теперь, пожалуйста, с аккомпанементом, – объявила она и взглядом пригласила музыканта…

Он встал и медленно пошел через зал, волоча за собой свой невидимый шлейф. Все молча смотрели ему вслед. И тут меня бросило в жар: у него не было гитары! У НЕГО НЕ БЫЛО ГИТАРЫ!

Он шел к роялю!

Этот пират Карибского моря – пианист?!

Он что, фламенко будет на рояле играть?!

ИГРАТЬ ФЛАМЕНКО НА РОЯЛЕ?!

Такое невозможно было даже вообразить! А я чуть было не ушла домой!

Как, как он передаст эти жесткие гитарные переборы?! Это надрывное сплетение гитар и голосов? Этот жар и пряность фламенковских рвущихся струн – на рояле?! Ну ладно, что угодно можно сыграть на чем угодно, и Берлиоза на балалайке, но эффект?! И вряд ли его необузданную партнершу устроит жалкий суррогат? А, судя по тому, как он шел, как плыли по залу его широкие плечи, было понятно: он устраивал ее абсолютно во всем.

Пройдя через весь зал, он дошел до рояля, наклонился, не сгибая спины, взял стул и,

не меняя выражения лица, понес его прочь…

Не дойдя метра три до танцовщицы, поставил стул и сел. Величественно застыл. Наконец, медленно повернулся и кивнул: готов.

(Я все еще не дышала.)

Она быстро обернулась к залу, вскинув руки: по коням! Танцоры вытянулись, она резко кивнула ему, и он захлопал в ладоши.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп… двенадцать раз, потом двенадцать, потом двенадцать, без акцентов и сильных долей… Не подумайте, что громко.

Посмотрев на него минут пять и не увидев никакой динамики, я решила: пожалуй, если так и дальше пойдет, надо будет вписать в свое резюме, что я могу сопровождать еще и класс фламенко…

Студенты, не сводя с испанки глаз, двигались под его ладоши и ее счет. Она коротко выкрикивала наперед что делать, сочетая выученные элементы с новыми, на ходу создавая нескончаемые комбинации, а у концертмейстера все было неизменно: он сидел с каменной спиной на моем стуле и хлопал.

Через какое-то время добавилась правая нога на те самые первую, третью, шестую, восьмую, десятую и двенадцатую. Хлопками эти доли не поддерживались.

Потом слабые доли он отдал левой ноге, но в руках появилась «и», изредка и по две «и» зараз. Даже записала, такое разве упомнишь?

Концертмейстер, выдавая на гора свой ритм, на уроке как бы не присутствовал. Он был полностью погружен в себя, совершенно не глядел ни в зал, ни на даму, хлопал, не выходя из своего замороженного состояния. Но это только на первый, поверхностный взгляд. Но у меня-то «первого взгляда» не было! Я находилась в зале с единственной целью – понаблюдать за ним. Все остальное отвлекало меня не больше, чем вода, налитая в аквариум, чтобы рыбка, которую изучаешь, резвее плавала. Когда его взгляд приближался ко мне, я уводила свой подальше, чтобы не выдавать присутствия. Я даже записывала, но поначалу. В конце уже смотрела на него во все глаза, как кролик на удава: не отрываясь, не двигаясь и не предпринимая попыток к бегству.

Через некоторое время его взгляд осторожно, сквозь пришторенные веки, пополз по девицам, как у цыгана, приценивающегося к чужим лошадям. Он медленно и безучастно переходил от одной к другой и, наконец, наткнулся на девчонку с отделения модерна и застыл. Я давно уже наблюдала за ней: она выделялась. Хотя для нее фламенко было также внове, она путалась и старалась успевать, но в ее танце присутствовала натянутая струна, робкий вызов: ее тело ответило на экзотический зов.