Читать книгу "Милорадович - Александр Бондаренко"

Очень похоже на описание переворота 1762 года, собственноручно сделанное Екатериной II. Хотя, действительно, спешили — но не так уж и многие. Князь Чарторижский[517], один из ближайших сподвижников нового императора, осторожно признавал: «Заговор, правда, был выражением почти единодушных желаний высших классов и большей части офицеров[518], но не так дело обстояло с солдатами. Строгости, безрассудные неистовства императора Павла обрушивались обыкновенно на чиновников, на генералов и старших офицеров. Чем человек был выше рангом, тем сильнее он подвергался всему этому. Но только в очень редких случаях прихотливая строгость Павла касалась солдат. Кроме того, солдатам постоянно раздавали после парада и учения хлеб, мясо, водку и деньги. Ужас, испытываемый офицерами, и наказания, которым те ежедневно подвергались, не заключали в себе ничего неприятного для простого солдата. Наоборот, солдаты видели в этом даже некоторого рода удовольствие за битье палками и дурное обращение, которое они постоянно терпели от офицеров… Солдатам нравилось, их забавляло то, что их император подвергал наказаниям и строгостям офицеров, в то же время при всяком случае обильно награждая войска за работы, бессонные ночи и всякие стеснения, которым они подвергались.

Одним словом, солдат, а в особенности гвардеец, при Павле чувствовал себя хорошо, был доволен, привязан к императору»[519].

К сожалению, Павловские реформы, не только торопливо проводимые, но и саботировавшиеся ближайшим окружением императора, в их осуществлении не заинтересованном, не привели к желаемой цели — наведению порядка в империи.

«Менее всего порядка было в военном ведомстве, где после Павловского режима наступила полная путаница, и, несмотря на благие намерения военного министра, генерала Вязьмитинова[520], ему не удавалось восстановить расшатанного. Дух войск был прекрасный, дисциплина была строгая, но генералы были, в большинстве, бездарные и бестолковые. Весной 1803 года государь приказал вернуться из Грузина Аракчееву и снова вступить инспектором всей артиллерии… Государю нужен был человек, преданный ему и близкий, чтобы серьезно заняться приведением армии в подобающий вид. Он и вызвал Аракчеева единственно для этой цели, в чем оказался вполне прав, так как за это время Аракчеев всецело предался своей специальности — артиллерии, которую вскоре и привел в блестящее состояние»[521].

Звучит не очень логично, а утверждение о бездарности павловских генералов вообще спорно, о чем мы уже говорили. Да и недаром же именно Аракчеева, фаворита убиенного императора, приблизил к себе Александр I для исправления положения дел — в отношении службы он четко следовал по отцовскому пути.

«Гатчинские порядки причинили Александру непоправимое зло; они привили ему увлечение фронтом, "мелкостями" военной службы, солдатской выправкой, одним словом, экзерцирмейстерство, парадоманию. Усмотрев в порядках, заведенных отцом, существенную сторону военного дела, Александр… довел в свое царствование выправку до небывалого совершенства»[522]. «Проявилась страсть к военной муштровке, столь любимой им еще во времена гатчинских вахтпарадов. Ведь эта страсть была отличительной чертой не только Александра Павловича, но и остальных его братьев»[523].

Все же в предшествующее царствование совершилась полная переформировка всего войска вообще, и первые плоды этой реформы должны были сказаться в настоящее царствование. Император Александр I пояснил, добавил и развил мысль августейшего своего родителя, и уже в первые годы его царствования всеобщий вид благоустройства, порядок, определенность показали все превосходство новых установлений.

Государь поспешил исправить и некоторые ошибки отца — например, «…через 17 дней после восшествия на престол Александр I вернул полкам прежние названия по наименованиям городов и земель империи»[524].

Вообще, «…начало царствования императора Александра было ознаменовано самыми блестящими надеждами для благосостояния России»[525].

«Апшеронский полк состоял в дивизии графа Ланжерона, который жил в Бресте, а все Волынские войска находились под главным начальством великого князя Константина Павловича, любившего Милорадовича как сослуживца в Италии, как любимца Суворова»[526].

Да, цесаревич Милорадовича любил, но он, генерал-инспектор всей кавалерии, главный начальник кадетских корпусов, председательствующий «воинской комиссии», на Волыни не начальствовал… А вот с Ланжероном судьба сведет Михаила Андреевича надолго, и этот внимательный и желчный наблюдатель немало о нем нам поведает.

Особо следует сказать еще об одном человеке, с которым пересеклись тогда пути нашего героя. Летом 1803 года в полк прибыли шестеро прапорщиков, окончивших курс в 1-м кадетском корпусе, — среди них был Федор Глинка[527].

«В Киеве услышали мы в первый раз о будущем нашем шефе — Милорадовиче. Там знали этого молодого генерала, одного из русских героев в Италии — обвешенного крестами (тогда это было редко), пылкого на войне, любезного, даже пленительного, в обхождении с прекрасным полом. Но еще более подробностей узнали мы о нем, проезжая Волынь. Там гремели обе его славы — военная и разгульная. Нам рассказывали, что, несмотря ни на какие дороги, рано весною и в позднюю осень, он любил скакать по-курьерски. Особенно удивлялись тому, что он никогда не дозволял тормозить своего экипажа, и с каждой горы, как бы крута она ни была, мчался во весь конский скок, приводя в трепет самых бестрепетных фурманов (извозчиков) — по большей части евреев…

Нам рассказывали также, что он любил музыку, охотно слушал русские песни и давал великолепные балы, на которых до упаду танцевал с живыми, прекрасными польками.