Читать книгу "Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко - Александр Патрушев"

Поражение и смерть Гитлера должны были сопровождаться смертью всех, кто окружал его в бункере рейхсканцелярии, смертью всех немцев, а если бы это было в его силах, то и гибелью всего мира. Разумеется, руководители воюющих стран всегда посылают на смерть сотни тысяч или даже миллионы людей. Но в отношении Гитлера поразительно то, что производившиеся по его прямому приказу разрушения не имели ничего общего ни с расчетливыми целями, ни со стратегическими соображениями. Зачастую происходило обратное. Так, в то время как вермахту катастрофически не хватало железнодорожного транспорта, сотни эшелонов свозили евреев со всех концов Европы в лагеря уничтожения на территории Польши.

Одни авторы усматривают в этой иррациональности приоритет навязчивых идей и фанатизма над реалистичной политикой, другие — проявление страсти к разрушению, которая обуревает некрофила. Скорее всего, имело место как то, так и другое. Если сторонники первой точки зрения подчеркивают, что речь идет о целенаправленном и планомерном физическом истреблении евреев, то следует, вероятно, иметь в виду, что Гитлер ненавидел не только евреев, он ненавидел и немцев, он ненавидел все человечество, да и саму жизнь. Кажется, в глубине души он презирал даже тех женщин, с которыми поддерживал близкие отношения.

По мнению выдающегося ученого-психолога, основоположника неофрейдизма Эриха Фромма, Гитлер являл собой законченный тип некрофила, то есть человека, одержимого тягой к смерти и ко всему мертвому. Эти патологические черты — склонность к разрушению и ненависть к жизни — развились в нем еще с детства и юности. Вокруг Гитлера всегда незримо витала смерть. Разве случайно, что несколько близких или казавшихся такими ему женщин покончили жизнь самоубийством или пытались это сделать?

Уже на первом этапе жизненного пути Гитлера подстерегали сплошные неудачи. Нерадивый ученик, даже не сумевший закончить среднюю школу, отлученный от своего мелкобуржуазного класса изгой, провалившийся на экзаменах бесталанный художник, обитатель венских мужских ночлежек, прямой кандидат на роль одного из персонажей горьковской пьесы «На дне».

Но каждое обидное поражение все сильнее ранило нарциссическую натуру Гитлера, все больше унижало его. В этом человеке росло чувство ненависти, крепло желание отомстить миру преуспевших и благополучных людей. Он ждал своего часа, который пришел после поражения Германии в Первой мировой войне. Открыв в себе дарование великого демагога, Гитлер теперь мог по-настоящему рассчитывать на успех. Ибо отныне месть за растоптанную и униженную Германию становилась его местью за собственные неудачи и поражения. Спасая Германию, Гитлер спасал самого себя. Из человека он превращался в символ.

В связи с этим любопытны суждения интереснейшего мыслителя и основателя аналитической психологии Карла Густава Юнга, высказанные в интервью, которое он дал американскому журналисту Хьюберту Никербокеру в октябре 1938 года.

По мнению Юнга, с которым, разумеется, можно и не соглашаться, различие между Муссолини и Гитлером состояло в том, что Муссолини — человек, обладающий жизненной энергией и даже теплотой. Гитлер же — едва ли человек. Это «деревянный каркас», механизм в маске робота, дублер настоящего человека. По убеждению Юнга, Гитлер — никто, в том смысле, что это не настоящая человеческая фигура, а воплощение нации, «род божьего сосуда», это — миф.

Что же касается некрофильской ориентации Гитлера, то о ней свидетельствует множество фактов.

Так, во время просмотра кинохроники о варварской бомбардировке Варшавы он приходил в безграничный восторг от картины грандиозного разрушения большого европейского города — рушащихся зданий, клубов дыма от взрывов, зарева пожаров. Весьма показательно и его восприятие фильма «Король Фридрих». По сюжету, отец Фридриха король Фридрих Вильгельм I намеревался казнить сына и его друга, лейтенанта Катте, за попытку тайно бежать в Англию. Гитлер счел это намерение «великолепным» и неоднократно повторял, что каждому, кто погрешит против государства, следует снести голову с плеч, «даже если это твой собственный сын». На лице Гитлера едва ли не постоянно возникала гримаса брезгливости, как если бы человек принюхивался к неприятному запаху. Стоит только посмотреть на многие его фотографии или кадры хроники. Необычайно выразительны в этом отношении съемки Гитлера сразу после капитуляции Франции, подписанной в Компьене, в том самом железнодорожном вагоне, в котором представители Германии 11 ноября 1918 года подписывали акт о перемирии, означавший поражение Германской империи.

Спустившись на перрон, фюрер исполняет что-то вроде странного танца, с самодовольной ухмылкой он притоптывает ногами, похлопывая себя по бедрам и животу. С экрана на зрителей как бы изливается поток садистского удовлетворения, ибо повержена Франция, извечный западный враг тевтонства, страна, которой, по убеждению Гитлера, «планомерно руководят евреи» и которая безнадежно «заражена негритянской кровью».

Проявлением некрофилии можно считать и застольные разговоры Гитлера. Он постоянно пускался в длиннейшие монологи, в сотый раз изрекая то, что уже было прекрасно известно собравшимся за столом, которые слушали вполуха, хотя и изображали заинтересованное внимание. Эти монологи были настолько утомительны, что даже сам Гитлер, по свидетельству Шпеера, иногда внезапно впадал в дремоту посреди своих разглагольствований.

И тем не менее, хотя некрофильская страсть Гитлера к разрушению была видна и невооруженным взглядом, этого не заметили или не захотели заметить ни миллионы немцев, ни многие известные зарубежные политики. В их глазах Гитлер являлся патриотом, движимым любовью к Германии, деятелем, который избавит страну от унижений Версальского договора и от надвигавшейся экономической катастрофы. Для них Гитлер был не разрушителем, а великим строителем новой и процветающей Германии.

Почему же стало возможным такое ослепление? Одно из объяснений заключается в том, что Гитлер был законченным лжецом и превосходным актером. Он неустанно вещал о своих миролюбивых намерениях и клятвенно заверял при каждом новом агрессивном акте, что это последнее требование Германии.

Фюрер умел убеждать не только словами, но и прекрасно поставленной интонацией, полной поддельной искренности. Недаром в 1932 году он брал уроки ораторского искусства и актерского мастерства у известного оперного певца Пауля Девриента. Разве не об этих качествах свидетельствует его высказывание в январе 1942 года? Гитлер заявил, что стал политиком вопреки собственной воле, что прекраснейшим днем его жизни станет тот, в который он после победы отойдет от политики, избавится от забот, мучений, неприятностей и будет предаваться размышлениям и литературному творчеству. Гитлер подчеркнул, что «войны приходят и уходят, остаются лишь сокровища культуры». А путь грядущим поколениям указывают архитектура, музыка и живопись, и над людьми должна властвовать только красота. Высказывания такого рода нередко встречаются в записанных монологах фюрера. Может быть, именно поэтому гёттингенский профессор, серьезный и сдержанный в оценках историк Перси Эрнст Шрамм, который осуществил второе издание «Застольных разговоров Гитлера» и сопроводил его научным аппаратом, высказал мнение, что точнее было бы назвать эту книгу «Монологи наглеца», с невиданным апломбом разглагольствующего буквально обо всем на свете. Конечно, это производило сильное впечатление на его не слишком обремененных знаниями и эрудицией слушателей.