Читать книгу "Тревожная осень - Андрей Дымов"

Дымов безумно любил свою мать. Отец рано ушел из жизни, умер как бы случайно, хотя смерть вряд ли бывает случайной, несмотря на неизбежность. Приехал с дачи, плохо себя почувствовал. Как пожилой человек, прошедший две войны – Гражданскую и Отечественную, – имел больное сердце. Лечь бы в больницу для серьезного лечения, но в начале 1960-х годов это было трудно. Поэтому участковый врач, желая сделать как лучше, предложила «завысить» диагноз – вызвать «скорую» как к больному с инфарктом. Ну а из больницы врачи наверняка не выкинут. Приехала «скорая», по действовавшим тогда нормативам ввели легкий наркотик, чтобы купировать боль. Отец не переносил наркотики и через двенадцать часов умер.

Он любил Андрея так, как любит единственного сына мужчина, впервые ставший отцом в возрасте под пятьдесят. Дымова всю жизнь мучила вина перед отцом, с годами все больше и больше. Почему он не поехал с ним в больницу? Почему в последние минуты не держал его за руку, не позволяя уйти туда, откуда никто никогда не возвращается? Андрей Семенович не мог себе простить, что, когда отец умирал, он, сын, сладко спал у сестры на диване. И, может быть, поэтому нерастраченную любовь и угрызения совести перенес на свои отношения с матерью.

Он ехал к матери, когда узнал, что ее не стало. Влетев в дом, бросился к ней сам не свой и попытался оживить рассказом о внучке, которую она любила больше всех на свете. Со стороны, должно быть, это выглядело жутко. Обычно медлительный Эдмонд Протасович кинулся к нему и чуть не силой заставил выпить чашку с каким-то снадобьем (позднее Андрей Семенович узнал, что это был реланиум). Минуты через три Дымов не то что пришел в себя – вырубился. Не заснул, а превратился в оболочку, хотя его мозг продолжал работать в «спящем режиме».

В такую же оболочку превратился настоящий Андрей Семенович за два последних дня. Как и чем его «нареланил» Жизнев, он не знал. Но то, что Жизнев что-то с ним сделал, Андрей Семенович был уверен и готов поклониться за это доктору в пояс.

Они гуляли по Мюнхену и Штутгарту, заходили в музеи, обедали, ужинали, выпивали, и оба Андрея Семеновича были безмятежны: первому нечего бояться, а у второго непонятным образом отключена реакция на происходящее.

Вот и вечер среды. Они приехали из Штутгарта. Перед ужином Жизневу надо было просмотреть почту, а Андрей Семенович отправился погулять по Вюрцбургу. Он нашел скамеечку около небольшого водопада, сел и бездумно глядел на льющийся в запруду поток воды. Его тело воспринимало только звуки, ничего больше. Но постепенно два Андрея Семеновича начали соединяться, превращаясь в одного.

«Видать, Жизнев издали „реланить“ не может», – с ехидцей подумал Дымов.

Наверное, этот поток воды так же падал в запруду две тысячи лет назад. А люди так же сидели на берегу, слушали шум воды и думали о своих проблемах, которые могли быть даже более серьезными, чем его переживания. Через две тысячи лет кто-нибудь тоже будет здесь сидеть, слушать музыку падающих струй и мучиться – по каким-то своим причинам, которые люди ХХ века, вероятно, даже не поняли бы.

«Интересно, – подумал Андрей Семенович, – а кому лучше: мне, который знает свой диагноз и которому послезавтра предстоит операция, или моему далекому предку, сидевшему здесь две тысячи лет назад? Допустим, у него были те же проблемы с простатой, что и у меня. Естественно, он не знал, что ждет его в недалеком будущем, – Жизнева с биопсией тогда еще не было.

Тьфу, – сказал он себе с негодованием. – Опять страдания молодого Вертера, мудила. Какие тут могут быть еще сомнения. Безусловно, мне лучше. Ведь у тогдашнего моего ровесника не было никаких шансов спастись, и впереди у него были только жуткие мучения. А сейчас людей с твоим диагнозом, судя по всему, излечивают. И вообще, знание – лучше, чем незнание».

Последние слова он прокричал вслух, и, похоже, не так уж и тихо, потому что проходившая рядом пожилая немка посмотрела на него как на сумасшедшего.

Окончательно Дымова привел в чувство звонок мобильника. Приложив трубку к уху, он услышал голос старшей сестры, звонившей из Нью-Йорка.

– Валечка, милая, как здорово, что ты меня нашла. Спасибо тебе огромное! Ты не представляешь, как мне приятно тебя слышать, и именно сегодня.

Он воспринял звонок сестры как хорошую примету.

– У тебя что-то случилось? – встревожилась Валя.

– Да нет, сестренка, я просто рад тебя слышать, и все.

– Ты смотри, – и Валя начала читать ему нотацию, текст которой он помнил наизусть ровно столько, сколько самого себя: – Я – твоя старшая сестра и должна знать все. Ты можешь полагаться на меня на сто процентов. Ты же знаешь, я всегда приду на помощь.

«Дорогая моя, – подумал Андрей Семенович, – в той войне, которая мне предстоит послезавтра, есть только один человек, на которого я могу положиться. Это герр Майер. И, естественно, его команда, их мастерство, опыт и самообладание. Они на ринге, вместе с болезнью. А все остальные, как бы хорошо они ко мне ни относились, – лишь болельщики в зале. Хотя не совсем. На моей стороне, прежде всего, я сам – со своим спокойствием и генами, подаренными родителями, той силой, которую они влили, дав мне жизнь. Так что на моей стороне – целая команда, а в противоположном углу ринга – одна болезнь, она в меньшинстве. Давай, – жестко скомандовал он себе, – сопли вытри. У тебя еще два дела на сегодня – поужинать и собраться. Хотя стой, – вспомнил он, – дела-то три, а не два. Нужно же еще с Жизневым переговорить, и разговор-то такой малоприятный».

Перед отъездом Дымов договорился с Жизневым об оплате его труда. К взаимному удовольствию, они решили, что за каждый день сопровождения доктор будет получать вполне разумную сумму. Предоплату за пять дней Андрей Семенович отдал сразу. Но пятый день уже завтра, послезавтра – операция, и, если что-то пойдет не так (тьфу-тьфу-тьфу!), у семьи перед Жизневым появится долг. Дымов не хотел нагружать жену такими проблемами и решил поговорить с Жизневым немедленно. Но как и когда?

«Ужин не надо портить разговорами такого рода, – решил Андрей Семенович. – Поговорим потом».

Андрей Семенович уже хотел уйти, но что-то заставило его приблизиться к ручью. Сев на корточки и опустив в хрустальную воду ладони, он ощутил, как поток вымывает что-то мутное из его тела, забыл о времени и зачарованно глядел на водную гладь, пока холод, сковав пальцы, не вывел его из оцепенения.

Торопливо вскочив – еще не хватало простудиться накануне операции, – Дымов взглянул на часы: прошло всего десять минут, но они показались вечностью. Он торопливо пошел в сторону ресторана, где его ждали сто пятьдесят граммов граппы. С души будто смылось что-то поганенькое, ноги пружинисто шагали по земле, а руки двигались в такт движению. Одним словом, наступило благоденствие. Его университетский преподаватель по философии сказал бы, что это «идеализм чистейшей воды».

Ужин, как всегда, был великолепен. Волшебник Жизнев, наверное сам того не зная, минут за десять «нареланил» своего пациента. Поэтому, как не удивительно, за столом Андрей Семенович забыл о предстоящей операции. Лишь пройдя с половину пути от ресторана до гостиницы, он понял, что откладывать разговор нельзя, и решительно прервал Жизнева, который что-то ему рассказывал: