Читать книгу "Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова"

Управитель Тмутаракани со свитой бородачей и посол в позлащённых латах, прикрытых на спине и плечах алым плащом, двинулись за городские стены. Следом, шелестя несмелыми шепотками, плелась подобострастная свита ромея. Клятвопреступник в лиловой рясе гордо возносился над коренастыми, коротко стриженными воителями и волоокими купчиками-армянами. Вот шествие вошло в город. Из углов и закоулков стали высовываться утомлённые, покрытые свежей копотью и почерневшей кровью лица горожан. Лигуриец поискал взглядом Володаря, но того не было видно.

Князь со свитой и высокое посольство расположилось в доме местного богатея, в обеденной зале – большой комнате без окон, но с большим, давно не топленным очагом. Все расселись на скамьях за каменным столом. Дядька князя Давыда, старый Зуй, в высокой смушковой шапке, с неизменным топором за поясом, зажёг факелы. Робкие прислужницы – старая горбунья и молодая некрасивая, беременная женщина – внесли хлеба и воду. Осторожный князь Давыд заставил беременную пробовать пищу с каждого блюда, пить вино и воду из каждого кувшина. Прислуга топарха также внесла корзины со снедью и амфоры с вином.

Амирама к столу не приглашали, но и не гнали. Он уселся на пустой бочонок возле очага, опёрся руками на рукоять обнажённого меча.

– Пусть твой человек вложит меч в ножны, – топарх хорошо владел речью русичей и недобро косился на Амирама.

– Амирам Лигуриец не имеет ножен! – прорычал князь. – И он не мой человек.

Амирам научился выжидать, приобрел навык правильно смотреть и слушать. А вот и провозвестник высоких идеалов, спасённый младшим князьком пастырь. Явился к честному застолью, вылез из-под испоганенных кровавым побоищем сводов. Как горячо приветствуют его лукавые ромеи! Как подробно справляются о здоровье, искоса оглядывая свежее пожарище! Словно не лежат ещё на улицах бездыханные, ожидающие упокоения тела. Словно убийство человека перестало быть страшнейшим из злодейств. Словно уничтожение множества простолюдинов – меньший грех, нежели насилие над пастырем. В тёплых объятиях топарха поп разрыдался, разговорился, излил жалобы, исторг из души ужас, воззвал о помощи. Амирам же посматривал на Давыда и к тому времени, когда свита топарха, получив от попа отческое благословение, препроводила страдальца под сень кипарисовой рощи для отдыха и подкрепления сил отменной ромейской пищей, Лигуриец многое успел постичь. Топарх, медленный телесно, но юркий умом быстро постигал главное: грозный управитель Тмутаракани кое-как разбирает ромейский язык, ясно понимает значение некоторых слов, но общий смысл поповских речей ускользнул от него, так утекает прокаленный солнышком песок между пальцев беспечного дитяти. Топарх обращался к князю почтительно, но без подобострастия, спину держал прямо. А может, плотно сидевший на сытом теле доспех не давал его спине должным образом изогнуться? Князь же Давыд посматривал надменно, горделиво демонстрируя полученные в бою нетяжкие увечья. Меч его, в увесистых ножнах, лежал поперек стола, среди обеденных блюд. Во всё время переговоров князь не снимал длани с его рукояти. Дружинники сплотились вокруг. Славное воинство! Могучие бородачи, такие похожие в своей неукротимой отваге, с одинаковым бычьим упрямством на лицах. По левую руку воевода Пафнутий. Этот отличается от прочих особой лукавой повадкой, косится на ромея с недоброй, но всепонимающей ухмылкой. А топарх знай себе лопочет так складно, словно исходил с княжеской дружиной все половецкие степи, словно с колыбели говорит только на языке русинов и иного наречия не разумеет. Вон он пустился в длинное повествование о многомудрии и неустанном подвижничестве оскорблённого старца.

– Душа отца полна сетований, но уста не ведают упрёка. Отец Серапион почитаем нами за святого. Там, за кипарисовой рощей, на горе стоит его хижина. Старец живёт в ней совсем один, лишь изредка наведываясь в исар. В этот день Господь привёл его к нам, чтобы разделить скорбь…

– О чём же ваша скорбь? – нащурился Пафнутий. – Мы – воины. Берем своё по праву сильного. И у тебя возьмём, если будет на то княжеская воля.

– Я не о том! – маленькие чёрные, будто маковые семена, глазки ромея испуганно замигали, голосишко подсел до мышиного писка. – Я о святотатственном покушении на святого отца. Об осквернении храма и о справедливом возмездии.

– Слишком много слов, – проговорил князь Давыд.

Но мышь продолжала пищать:

– Старец жаловался на твоего воеводу…

– То князь Володарь Ростиславич. Рюрикович он, никакой не воевода! – вставил Пафнутий.

– …Отважный воин и плохой христианин, – продолжал без запинки глава ромеев. Напрочь забыв речь русинов, топарх снова заговорил на греческом.

– Он покушался на жизнь святого старца столь зверским образом, что даже сердце нехристя дрогнуло. Степной воин – да откроет апостол Петр перед его грешной душой райские врата – ценою жизни защитил старца!

– Ромей толкует о наказании за святотатство, – проговорил воевода Пафнутий. Этот не сводил внимательного взгляда с топарха, но с князем говорил на языке русичей.

– Не стану наказывать. Князь Рюрикова рода неподсуден. Он товарищ мой и родич к тому же, – буркнул князь Давыд.

– На моей ладье дары для тебя, князь. Херсонес приветствует тебя как почетного гостя. Наши погреба полны отменными винами, наши столы ломятся от яств, наши ложа покрыты шёлком, наши сокровищницы открыты для тебя. Ты отдохнешь после жестоких сражений…

Однако топарх кланяться не стал, так и сидел прямой, подобно изваянию, шарил по всклокоченной бороде Давыда колючим взглядом.

– Херсонес – прекраснейшая из жемчужин сих благословенных берегов. Мы счастливы, что управитель Тмутаракани почтил нас своим присутствием. Вера предков требует от нас наградить тебя дарами нашего гостеприимства…

– Слишком много слов, – повторил князь Давыд.

– Его следует убить, и тогда благочестивые ромеи одарят нас… – прошептал Пафнутий в самое княжеское ухо.

Чуткий слух Амирама ловил каждое слово, приметливый взгляд кормчего различал едва уловимые тени сомнений на неподвижном челе управителя. Ромей мягко настаивал, князь бычился, терпел скуку. Управитель Тмутаракани ел нехотя, так, словно давно уж насытился, а вина вкушать и вовсе не стал. Обходительный ромей снова заговорил на языке русичей, но речь завёл совсем о другом, а именно о торговых пошлинах на оливковое масло, о возможности поставок сырой шерсти для шерстопрядилен Херсонеса.

Амирам вышел прочь. Дом знатного горзувитца стоял на краю небольшой площади. Тут же неподалеку, на противоположном конце площади располагались городские бани, кузня, коновязь, корчма. Шатался неприкаянный, осоловелый от горя народ. Под крепостной стеной, на пустыре дружина Володаря готовилась совершить тризну над погибшими товарищами. Амирам то и дело посматривал в их сторону. Он видел облитую потом спину Володаря. Князь ворочал огромные валуны, приуготовляя удобное ложе для павших на улицах Горзувиты. Мышцы на его спине бугрились. Израненные руки оставляли на граните кровавые следы. Половчанка Сача стояла рядом. Боль утраты омрачила её черты, сделав их ещё более красивыми. Володарь плакал. Время от времени он вытирал лицо тыльной стороной ладони, размазывая по нему грязь и кровь. Половцы стояли над могилой товарищей полукругом. Время от времени кто-то из них порывался помочь князю. И в самом деле, не княжеская это работа – валуны ворочать. Тогда Володарь брал в руки меч. Широкое лезвие со свистом рассекало воздух перед самым носом смельчака. Половцы отскакивали назад, подобно перепуганным макакам. Они не плакали, на их лицах не было скорби. Смерть в бою они считали делом почётным и вполне обычным. Они продолжали повиноваться даже плачущему вождю, ведь младший Рюрикович был так могуч, что мог не скрывать душевных терзаний.