Читать книгу "Песни китов - Владимир Шпаков"

Ремонтируя обрез, он, помнится, буквально чувствовал темную энергию, что исходила от простенького механизма, состоящего из десятка деталей. Эта крошечная машинка (не машина даже) могла плеваться огнем, выбрасывая свинцовые капсулы с гигантской скоростью, и те рассекали со свистом воздух, чтобы вонзиться в чье-то тело, неся смерть. Конечно, Севка не желал никому смерти. Но обуревал спортивный интерес: мол, неужели я, Рогов-младший, не налажу такую мелочь? Да и понимал он, что есть предложения, от которых невозможно отказаться.

В тот раз он вернул оружие в абсолютно исправном состоянии, даже хотел идти на городской каток, где замышлялась очередная махаловка. Но почему-то передумал. Потом дошли слухи: была стрельба из обрезов, пару человек увезли с ледяного поля в морг, отчего на душе стало мерзко и тоскливо. Он успокоился лишь мыслью: стреляли другие машинки, не та, которую чинил.

Сейчас его состояние напоминало пережитое в детстве. Рогову было интересно доводить до ума систему; если же «Кашалот» начнет сеять смерть, всегда можно сказать: спрос с тех, кто выше. Государство представлялось неким гигантским Земой, от чьих предложений при всем желании не откажешься…

5

Последним приветом береговой жизни был визит Алки с подругой: выправив пропуска на закрытый остров, те прикатили с кучей гостинцев домашнего приготовления. Пирожки, квашеная капуста, печеночный паштет – все это было выставлено на стол в кают-компании плавучей гостиницы.

Застолье получилось душевным, наверное, благодаря женщинам, что сновали по кают-компании, как заправские хозяйки. Теперь, когда Алка присаживалась кому-то на колени, Гусев не бросал ревнивых взглядов, вникал в ситуацию. Рогова хитрая Алка усадила рядом с подругой. Волосы Риты отливали рыжим золотом, кожа была белой, почти без пигментации, а лицо покрывала еле заметная россыпь веснушек. Но ее это не портило, а «нордическая» внешность явно не отвечала сущности – и темперамент, и жестикуляция выдавали скорее южанку.

– Ничего, что я руками машу? – вопрошала она. – Я дома половину посуды перебила из-за этой привычки!

– Здесь тарелки алюминиевые, им это не грозит…

– Но стаканы-то стеклянные!

Рита кокетничала: ее руки умело сновали между тарелок, стаканов и банок с «чагой» гусевского разлива, не забывая подложить соседу то пирожок с яйцом и капустой, то домашнюю котлетку. Что поначалу раздражало, как всегда, если навязывали что-то или кого-то. Рогов не давал согласия ублажать разведенную даму, что елозила рядом, прижимаясь и давая понять: я готова! Ему и так была навязана (кем, интересно?) страсть, которая представлялась веревкой, что вдевают в кольцо у буйвола в носу. Буйвол здоров, крепок, но покорно идет вслед за тем, кто даже слегка потянет за веревку. Получается, и здесь он обречен делать то, чего в душе не хочет?! Он какое-то время с неприязнью поглядывал на Алку, даже колкость отпустил, а затем вдруг успокоился.

Он уловил взгляд Риты – не наглый, не исполненный банальной похоти, скорее робкий, просящий. Ну да, говорил этот взгляд, я баба, и мне нужно то, что нужно всем бабам, только я не буду тащить тебя в постель, я хочу, чтобы ты сам меня пригласил. Не лежит душа? А ты выпей, родное сердце, расслабься и отпусти себя на свободу, глядишь, и желание проснется!

Плавгостиница в Кронштадте обладала никудышней звукоизоляцией. Прислушавшись к ахам и вскрикам, что доносились из каюты Гусева, Рита покачала головой: ну, Алка… Отличницей ведь была и в школе, и в институте. Образцовой девушкой, активисткой, да и замуж вышла правильно – за комсомольского секретаря факультета. И тут, когда устроилась в ЭРУ, Гусев повстречался! Прямо с катушек съехала, хотя у самой ребенок, у Гусева – двое, ну, и прочие отягчающие обстоятельства…

Она не спешила раздеваться, хотя явно хотела. Вокруг того, что должно было произойти (причем неизбежно), она напускала туман, создавала облако смыслов, а может, облако бессмыслицы – чего-то, делавшего незряшным и оправданным слияние двух тел. А Рогов вдруг понял, что не хочет погружаться в это облако, он не сможет там дышать или вовсе отравится. Он уловил сигнал, даже подыграл, прослушав новеллу о жизни двух подруг. Разных подруг, и жизнь у них разная, но обеим чего-то не хватает. Рогов выключил свет, а Рита продолжала говорить о том, чего не хватает, опять какими-то намеками, хотя на самом деле не хватало лишь того самого слияния. Для простоты он вообразил что-то вроде двух половинок урановой сферы: они слипаются, образуется критическая масса, далее стремительный разогрев, взрыв – и все. Ах, не все?! Требуется еще что-то?! Не преувеличивайте, не так сложен хомо сапиенс: его конструкция расчислена, желания объяснены, и не надо напускать тень на плетень.

Чтобы не напускать тень, Рогов занялся пуговицами на блузке, молнией на юбке, успокаиваясь и одновременно возбуждаясь от механических действий. Последний барьер – застежка на лифчике, но с этим Рогов научился справляться (как-то даже чинил такую застежку). И вот уже белое, буквально светящееся в темноте тело укладывается на нижнюю полку, и Рогов конечно же ложится рядом, ведь без него критической массы не образуется.

Взрывов было два, один сильнее другого. Рогову хватило бы одного, но его не отпустили: Рита приникла к его паху, разметав по животу рыжую шевелюру; когда же накрыла вторая волна возбуждения, устроилась сверху. Над ним ритмично покачивалось что-то белое, фарфоровое на вид, горячее на ощупь, а главное, издававшее стоны. В сравнении с Алкой – негромкие, только Рогов все равно думал: зачем она это делает? От подлинной страсти или нарочно, чтобы завести партнера? Он вообще по ходу думал, что о чем-то говорило. Мысли кончились лишь в пиковый момент, когда белое тело выгнулось дугой и, издав самый громкий стон, опрокинулось навзничь.

Потом Рогов курил, пуская дым в иллюминатор; Рита же натягивала и застегивала то, что было недавно расстегнуто и стянуто. Она не торопилась, что тоже о чем-то говорило. Выйдем на воздух? Вообще-то, пора спать, завтра с утра на заказ…

– Мы ненадолго, просто подышим.

– Разве что ненадолго…

Они вышли на ту сторону, что была обращена к Ленинграду, видневшемуся вдалеке обширной россыпью огней. Палубу продувал ветерок, в борт била легкая волна, и Рогов спросил: не холодно ли ей? Спросил дежурно – горячка прошла, но оставался ритуал, коего воспитанные люди должны придерживаться.

– Ничего, нормально.

Пауза, затем нервный смешок.

– О другой, наверное, думаешь?

Рогов вздрогнул:

– С чего ты… Ни о ком я не думаю!

– Да не переживай… ты хороший, ну, как мужчина. Только и я ведь думаю о другом.

Он как чувствовал, что не следует покидать каюту. Останься – не слушал бы про капитана третьего ранга, служившего на «Комсомольце», что ухнул в морскую пучину. Слышал ли Рогов об аварии этой субмарины? А то! Новостные каналы о ней молчали, но он-то работает в конторе, где такие происшествия обсуждают в курилках. Другой вопрос: хотелось ли ему слышать о человеке, который любил ее до беспамятства и, как только возвращался из автономки, сразу бежал на телеграф? Почему не на переговорный? Потому что в аспирантской общаге, где жила Рита, не звали к телефону, зато телеграммы доставляли сразу. Что любопытно: через месяц после аварии она получила однокомнатную квартиру, и телефон сразу провели, вот только звонить было некому…