Читать книгу "Князь сердца моего - Елена Арсеньева"

– Да, русские проиграли нам при Бородине – кто спорит? Отнекоторых их соединений не осталось ни одного человека. Целые русские полкилежали распростертые на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что онипредпочли умереть, чем отступить хоть на шаг.

– Что и говорить! – нехотя согласился мрачного видаитальянец – Анжель и его прежде встречала и знала его имя – Гарофано. Он сиделвозле костерка и медленно помешивал что-то вкусно пахнущее в котелке. – Я виделместа трех главных редутов – все там было взрыто ядрами, а кругом валялиськлочья защитников и разбитые вдребезги лафеты пушек, а еще трупы лошадей. Внекоторых местах битва была столь ожесточенной, что тела были нагроможденыкучами: и русские, и наши!

– Русских было больше, – упрямо буркнул Лелуп.

– Да, больше... – согласился тот, с веселым лицом, котороесейчас, однако, приобрело унылое выражение. – Трудно представить себечто-нибудь ужаснее главного редута. Погибшая почти целиком дивизия Лихачевасловно бы и мертвая охраняла свои позиции.

– Кто дал тебе право глумиться над останками наших славныхвоинов? – заорал Лелуп.

– Да уж, де ла Фонтейн, ты что-то не в меру полюбилрусских... А ведь они наши враги! – подхватил еще чей-то голос.

«Вот какая, значит, его фамилия: де ла Фонтейн!» – почему-тообрадовалась Анжель. А тот между тем продолжал:

– Разве отдать должное храбрости врага – значит полюбитьего? Брось, Лелуп! Мы не видели тебя ни при Бородине, ни при Шевардине...только в горящей Москве.

Лелуп оскалился по-волчьи, но лишь сплюнул, не решившисьброситься на насмешника. Здесь было слишком много народу, и каждый мог быназвать Лелупа «жидом» и «московским купцом». Тогда пришлось бы драться совсеми, а в блокгаузе было не меньше полусотни человек. Поэтому он сделал вид,что не расслышал оскорбления, и отвернулся с деланым безразличием. Лелуп началнеприметно оглядывать соночевщиков, гадая, удастся ли попозже, когда всеутихомирятся, выторговать у кого-то из них золото или драгоценности... илиукрасть. Хорошо бы пошарить в ранце и карманах этого краснобая де ла Фонтейна,который все не прекращает свою болтовню.

– Народ русский сотворен из противоположностей! –разглагольствовал между тем Оливье, который и всегда-то любил пофилософствовать,а уж тем более когда на него были устремлены прекрасные синие глаза. – Да вывсе это видели: сжечь собственную столицу, чтоб только не досталась врагу!Поразительна сила духа, которую выказали русские. Они храбрее испанцев!

– Ну, это уж ты лишка хватил, – проворчал какой-тобургундец, чье происхождение и любимое занятие можно было определить покрасному носу и набрякшим щекам. – Баски грызли нас зубами за свои горы, засвои оливы и маслины! Трупы наших товарищей, побывавших в их руках, выглядели так,как если бы прошли все семь кругов ада!

– Я говорю о мужестве, а не о жестокости, – возразил де лаФонтейн. – В народе этом есть что-то исполинское, обычными мерами неизмеримое.Один умный человек сказал, что Россия похожа на шекспировские пьесы, где всевеличественно, что не ошибочно, и все ошибочно, что не величественно.

– Да ты просто предатель, если так хвалишь тех, кто довелнас до такого состояния! – взревел Лелуп.

Он двинулся было на де ла Фонтейна, однако Гарофано проворноплеснул на руку Лелупу из поварешки и, когда тот, ошеломленный болью, замер,вытаращив глаза, с сожалением в голосе сказал:

– Хоть и зол ты, а глуп! Легче ли было бы тебе, ежели б тебядовели до такого состояния, – он так похоже передразнил рычание Лелупа, что всевокруг прыснули, – слабаки и ничтожества?! Коли так, ты и сам выглядел быничтожеством. А быть побежденным могучим противником вроде и не столь стыдно.

Лелуп озирался, злобно оскалившись. Ему хотелось опрокинутьна голову Гарофано его котелок со всем содержимым. Но он счел за благо покасмолчать, но непременно расквитаться при случае и с негодяем Гарофано, и с дела Фонтейном, чья болтовня не смолкала, хотя кое-кто уже спал. Вот и Анжельлежит с закрытыми глазами, и ее уморил глупый трепач. Да он и сам устал нынче,даже есть расхотелось. Может быть, позднее, когда все уснут, он утолит своиаппетиты, а пока – спать, спать!

Лелуп расстелил плащ, шубу и уже улегся было рядом с Анжель,но бросил последний взгляд на де ла Фонтейна, и в горле у него тотчаспересохло, а разум воистину помутился, ибо он увидел карты...

Карты!

Анжель вовсе не спала. Она закрыла глаза, испытываянеизъяснимое блаженство от слов де ла Фонтейна. То, что он говорил о русскихвообще, в ее восприятии относилось только к одному человеку. Это он был созданиз противоположностей. Это он был враз нежен и воинствен, это он выказывалпоразительную силу духа! Снова и снова всплывали в ее памяти их объятия, ихпоцелуи, его глаза и улыбка... Но потом явилась другая картина, от которойбольно защемило сердце: его изорванное пулями тело, отброшенное к яблоне...

Боль уколола сердце так, что Анжель вскинулась и села.

Она огляделась затуманенными глазами и с изумлениемобнаружила, что Лелуп не сидит, как цепной пес, возле нее, а сгорбился зашатким столом, где напротив него поигрывает истрепанной колодою карт тот самыйде ла Фонтейн.

Одного взгляда достало Анжель понять, что идет игра и Лелупбезнадежно проигрывает. Его проигрыш или выигрыш волновали ее лишь постольку,поскольку имели отношение к ее судьбе. Поэтому она решилась приблизиться киграющим и украдкой посмотреть на стол, куда все уставились как зачарованные.Анжель какое-то время стояла, не веря своим глазам, глядя на горку драгоценныхкамушков и золотых украшений, – и вдруг вонзила ногти в ладони, чтобы незакричать от бессильной ярости. Да ведь Лелуп поставил на кон и, судя по всему,проиграл те самые камушки, которые должны были перекочевать в ее башмаки.Мерзавец, merde. Анжель едва удержалась, чтобы не выцарапать ему глаза... Онауже считала эти драгоценности своими и готова была сейчас на все, чтобы хотькак-то отомстить, досадить Лелупу. Но поскольку сделать это сама никак немогла, с надеждою устремила свой взор на человека, которому Лелуп проигрывал.

– Я ставлю еще! – выкрикнул ее хозяин, но кругом засмеялись:

– Да ты в пух и прах продулся, московский купец!

– Похоже, вам и впрямь ставить нечего, сударь, – покачалголовой де ла Фонтейн.

Лелуп начал неуклюже выбираться из своей дохи.

– О нет-нет, бога ради! – остановил его Оливье. – Мне вашиобноски не нужны.