Читать книгу "Мост через бездну. Мистики и гуманисты - Паола Волкова"

Он был мастером, когда он творил, он становился творцом. Люди, художники, гуманисты, жившие в это время, творца называли мастером. Они его иначе не называли. Они квалифицировали его как мастера, потому что он творил мир, по образу своему и подобию. Он как художник его творил из праха, черепка. Поэтому тот, кто творит, есть отражение, подобие мастера. Тот, кто угадал, тот, кто знает, – он есть мастер.

Этот портрет 1500 года – портрет великого мастера, которому так много дано и у которого так много отнято, который так силен и который так по-человечески болезнен и слаб. Который может то, чего не может никто, – он творит шедевры, и который имеет такую болезненную и уязвимую в жизни оболочку.

Неслучайно Булгаков называет своего героя Мастер. Если вы помните, он не имеет имени. Он анонимен. Он просто Мастер. Он написал роман, в котором он рассказал подлинную историю. Он был только очень слабым человеком, его не могла спасти даже Маргарита.

Там есть еще одна удивительная деталь – и мы возвращаемся к Адриану Леверкюну с пришельцем. Маргарита сшила Мастеру шапочку, черную шапочку, на которой вышила букву М. И это единственное, что у него осталось от всего, что было до того, как он попал в больницу, где мы его и встречаем. Но если перевернуть букву М, то это будет буква W – Воланд. Мастер и Воланд – это одна и та же буква. Это вещь, по всей вероятности, уже в сознании Булгакова таким образом связанная. Эти понятия были связаны также в сознании Томаса Манна, у людей XX века. Тема мастерства, тема гениальности, которая связана с великой трагедией личности. Но и современники называли Дюрера Фаустусом. Что они имели в виду? Круг его познаний, возможность проникнуть за границу того, что недоступно даже самому великому человеку. Кто может ответить на этот вопрос? Но самое главное – не отвечать на вопросы, а их ставить. И тогда темы, о которых мы говорим, будут оставаться вечно актуальными, потому что актуальны только те темы, которые не имеют ответа. Если какая-либо тема имеет окончательный ответ, она не актуальна, она уже решена. Это относится к самым великим явлениям мировой культуры, от самых давних времен до нашего времени, они несут нам вечные ответы и вечные вопросы.

Характеристика этого художника более высокой быть не может. Только тот великий художник, кто несет нам новые знания, ставит новые вопросы, на которые мы ответить пока не можем. Таков и Альбрехт Дюрер. Не только потому, что он был абсолютным гением и знал, и мог то, чего не знал и не мог никто, но еще и потому, что он до сих пор ставит вопрос о парадоксе гения. Как говорил Пушкин: гений, парадокса друг. Дюрер был, по определению Пушкина, парадокса друг. И этот парадокс заключается в том, что его знания, его возможности, его практическая деятельность для нас невероятны. Но для него все это всегда было под контролем. Он был человеком, который сочетал в себе безграничность возможностей и самоограничение – одну из самых основных черт современной морали.

В гравюре «Меланхолия» Дюрер рассказал о том, что такое познание человеческое, о том, что нет единого понятия «познание». Есть познание как обучение ремесленное, интеллектуальное, познание в области чувств человеческих. Ведь чувства тоже входили в область интеллектуальную. Не случайно у него четыре апостола – это четыре темперамента: два активных и два пассивных. Это наука о характере, это наука о темпераменте. Область чувств – это тоже область познания. И размышления о том, что во все времена это перемол и повторение одного и того же. А третья область – это область мистического познания, там кончается логика, там кончается аргументация, там кончается опыт. Там вступает в силу еще нечто, что уже входит в систему понятий религиозно-мистического опыта. Это выражено изучением познаваемого, понятием времени – что такое время и на что оно отпущено, оно выражено песочными часами. Магическая таблица – управление временем. Вы можете отправиться назад. А самое главное – вы можете стать повелителем. То, что сделал настоящий Фаустус. Вы можете реконструировать мир. И Адриан спрашивает: а он мог работать с магической таблицей, чтобы стать властелином, чтобы изменить себя и мир вокруг? Мог, но он себе этого не позволил. Это главное – не позволять. Это тема судьбы, набата, по ком звонит колокол. Это не в твоих руках. И все эти знания, которые непосильны человеку в халате, рождают в нем меланхолию.

Адамиты – художники и провидцы

Если поднимать вопрос о русской реформации староверов и протестантстве на Западе, то окажется, что это безумно интересная тема. И она совершенно необходима для мировой культуры. Просто эти процессы проходят в достаточной степени закрыто. Ну, есть какие-то там протестанты. Какое они имеют к нам отношение? Или староверы… А на самом деле это те процессы, которые радикально влияют на художественное сознание мира. Просто мы видим только конечный результат, но мы не можем отдавать себе отчет в том, что это такое по своей сути. А поскольку мы отчета отдать не можем, то не можем судить об этом правильно, только поверхностно, по сумме поверхностных признаков. Есть какие-то гениальные явления, раскрывающие подлинную глубину протестантской новой эстетики и новой духовности. Это Бах, это Кант и это Рембрандт.

Обратимся к теме Страшного суда, или Апокалипсиса. Это сводится к такому феноменальному явлению, как календарь, или к такой удивительной вещи, как время. Античность не имела представления о времени. Греция жила в циклическом времени: у них время не развивалось, оно воспроизводилось – Олимпиада, проходившая раз в четыре года. И, несмотря на то, что Цезарь создал современный календарь (которым мы могли бы пользоваться, но мы используем другой – уточненный папой Григорием XIII, поэтому он называется григорианским), установил мировое время, общеимперское время – так как существовала большая империя, но по-настоящему сознание времени создано христианством. Оно соткано христианской идеей миросотворения и конца света. И между этими двумя точками существует рождение и смерть.

Как происходит рождение мира, мы знаем по библейской теме миросотворения Творцом, и в финале этого миросотворения мы видим создание тварного мира, а также появление человека как некой высшей точки развивающегося интеллектуального сообщества, живущего не только инстинктом, но живущего в духовном и разумном миру. Это воля под управлением разума. И такие понятия, как начало мира и конец света, есть финал понятия христианского (или, если быть точнее, религиозного). Именно христианство вводит понятие «трагедия рождения и трагедия смерти». Существует только одна вещь, которая абсолютно предопределена – это конец, мы все смертны. Другое дело, что один смертен в пятьдесят лет, а второй смертен в сто пятьдесят. И даже древние люди, которые жили еще до христианства, это понимали. Как сказал Сократ: «Жизнь философа есть упражнение в смерти». Это высказывание имеет очень интересный комментарий: ваша жизнь должна быть оптимистически успешной, и жить вы должны так, чтобы быть готовыми к ответу каждую минуту. Каждый день может быть последним, и вы должны быть готовы к этому. Вам, может быть, еще очень далеко до этого момента, но жизнь философа активна, оптимистична и созидательна. Вы должны выстраивать себя как личность.

Конец света произошел давно, поэтому мы давно перешагнули этот рубеж. В христианстве, особенно в то время, когда складывалась настоящая идея христианства, воплощенная в образы, книга до определенного времени была не так широко распространена. Никто не сидел в группе или порознь и не читал, но они понимали, что сознание единого поля, сознание единой культуры, единой культурной ценности, единой традиции тоже является просвещением. И оно создавалось через сакральную – религиозную ценность.