Читать книгу "Убийство городов - Александр Проханов"

Артист исполнял танго. Звуки, сладостные, как мед, струились в горячем воздухе. Пленяли слушателей, оглушенных и поникших среди артиллерийских налетов.

Здесь были ополченцы, отошедшие от амбразур или прервавшие дневной отдых, столь необходимый перед ночным дежурством. Жила страстно внимал, и было видно, как от наслаждения по его скулам пробегают сладкие судороги. Ромашка мечтательно качал головой, словно музыка несла его по чудесным волнам. Ополченцы, доставившие к переднему краю противотанковые ежи, бросили курить, бережно затоптали окурки. Стали похожи на прихожан с одухотворенными лицами.

Среди пожилых женщин в неряшливых кофтах, домашних фартуках, небрежно повязанных платков Рябинин заметил высокую статную обитательницу дома с каменной башенкой и затейливыми колонками. Она стояла, сложив руки на высокой груди. Голову ее украшала тугая коса, а лицо, белое, чистое, было неподвижно, словно из мрамора. Неподалеку стояла другая женщина, в васильковом платье, в котором прозрачно светилось молодое стройное тело. Рябинин сквозь шелковую ткань угадывал ее колени, бедра, живот.

– «Утомленное солнце тихо с морем прощалось, в этот час ты призналась, что нет любви». – Артист наклонял голову к великолепному, в перламутре и серебре, инструменту. Упивался его звучанием, своим пением, сладкой, как тягучий сироп, мелодией, которая переливалась из поколения в поколение, пробуждая в сердце сантиментальную нежность, любовную истому, воспоминание о невосполнимых мгновениях. Его слушали с обожанием. У старых женщин начинали розоветь лица. Они поправляли волосы, одергивали мятые кофты. У ополченцев на утомленных небритых лицах появлялось беззащитное выражение.

Рябинин вдруг вспомнил, как в детстве лежал в гамаке с соседской девочкой, и его нога касалась обнаженной девичьей ноги.

– «У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна. Эта тайна ты!»

Молодой ополченец Завитуха, не снимая с плеча автомат, пригласил на танец худую, похожую на цаплю, продавщицу разгромленного магазина, которая привозила в батальон хлеб. Та сначала испуганно отшатнулась, а потом прижалась к Завитухе, и они танцевали, она – закрыв глаза и положив ему на плечо голову, а он – улыбаясь пьяной улыбкой, прижимая закопченную ладонь к ее худой спине.

– «Я возвращаю ваш портрет и о любви вас не молю. В моем письме упрека нет, я вас по-прежнему люблю».

Танцевали, пылили стоптанными бутсами и нечищеными туфлями. Старухи умилялись, подперев головы ладонями, смотрели на танцующих. Пшеничное поле, изрезанное танками, белело, и над ним летели стеклянные миражи.

Из проулка выскочил растрепанный бестолковый мужик в грязно-белой рубахе с шитым воротничком. Блаженно улыбался, открывал беззубые десны. Нелепо размахивал руками. Пустился в пляс. Отплясывал то ли кадриль, то ли гопак. Хлопал в ладоши, шлепал себя по бедрам и ягодицам.

Старушки закатывались в смехе:

– Палыч-то пол-литра горилки выпил, и полста лет с плеч сбросил!

Жила, какой-то развязанной, вихляющей походкой, с видом наглого ухажера, подошел к женщине с косой. Стал тянуть ее за руку в круг танцующих. Ее белое мраморное лицо испуганно дрогнуло. Она сбросила руку Жилы, покрытую синей татуировкой, и пошла прочь. Жила смотрел, как колышется ее сильное крупное тело, и рот его оскалился в злой веселой улыбке.

– «Встретились мы в баре ресторана, как мне знакомы твои черты». – Артист пропел слово «ресторан», как одессит, с рокочущим «р» и манерным «э». Он был великим певцом и артистом. Кумиром народа. Его музыка, его сладкий голос торжествовали над этой кромешной войной, над проклятыми самолетами, над жестокостью и неправдой. Его слушали обездоленные жители Петровки, слушали разрушенные хаты, посеченные осколками яблони, под которыми, без гробов, наспех были зарыты убитые при бомбежках.

Рябинин смотрел на женщину в васильковом платье, сквозь которое светилось и волновалось молодое пленительное тело. Шагнул к ней, увидев, как ярко обратились к нему ее радостные глаза.

Раздался крик:

– Танки!

Аккордеон прорыдал напоследок и смолк. Жители кинулись врассыпную, скрываясь в подвалах. Ополченцы бросились к амбразурам, похватали гранатометы. Рябинин видел, как исчезает в конце улицы васильковое платье.

Они сидели в траншее, глядя на белое пшеничное поле, по которому двигался танк. Он был далеко, окруженный солнечной пылью. Плотный темный сгусток, за которым летела прозрачная муть. Рябинин видел танк, тусклое сияние гранатомета в руках у Жилы, ополченцев, сжимавших автоматы и трубы гранатометов. Комбат Курок прижал к бровям бинокль, ловил далекий танк.

– Один идет, сука! – Жила нетерпеливо переступал в окопе, нацелив на танк острие гранаты. – А где другие «мусора»? А где бэтээры? А где пехота? Всадить ему под «самое не хочу»!

Танк приближался. Рябинину казалось, что он различает пыльные вихри вокруг гусениц, отливы металла на башне.

– Без команды не бить! – приказал Курок. – Дистанция выстрела – сто метров!

Рябинин ждал, что из танковой пушки полыхнет пламя, и окоп содрогнется от взрыва. Прижался к брустверу, чувствуя лбом летящий снаряд, его свист, налетающую смертоносную мощь.

Но выстрела не было. Танк приближался. Рябинин видел, как гусеницы мнут колосья. Пыль за танком казалась пышным солнечным сарафаном.

– Целить под башню! Жила, Ромашка, ваш танк! – Курок напялил на лысый череп стальную каску, отложил бинокль и взялся за автомат. Рябинин, подражая комбату, принял на мушку танк, не понимая, как остановит его автомат тяжкий брусок танка.

Перед танком взметнулся черный взрыв, повесил занавеску земли и дыма. Танк пробил завесу, шатнулся в сторону. Стали видны катки, колея, прорезанная в пшенице.

Еще один взрыв за кормой танка, казалось, толкнул его. Танк рванулся вперед, а потом вильнул и пошел, наматывая на гусеницы колосья.

– Чумной какой-то! – Жила вел гранатометом, выцеливая танк.

– Не стрелять! – крикнул Курок, глядя в бинокль. – У него красный флаг!

Рябинин различил сквозь пыль красный, едва заметный флажок, трепещущий над люком водителя.

Танк метался по полю, уклоняясь от разрывов, которые вставали у его бортов. Казалось, черные великаны выскакивают из-под земли и ловят танк, а он ускользает от протянутых рук.

Разрывы прекратились. Танк оторвался от оседающей копоти. Приблизился с лязгом к траншее. Встал, сотрясаясь, потно блестя. В стальных катках застряли колосья. На башне сквозь пыль виднелся желтый украинский трезубец. Над люком водителя висел линялый красный флажок.

– Хрень какая-то! – Жила зло смотрел на танк, не выпуская гранатомет.

Из люка показался танкист, голый по пояс, в танковом шлеме. Отжимаясь на руках, выдавился из люка, соскочил на землю и устало сел у гусеницы. Стянул с головы шлем.

– Ты кто, псих? – спросил у него Жила.

– Кто таков? – Курок ударил ботинком стертый до блеска танковый трек.