Читать книгу "Опасная игра Веры Холодной - Виктор Полонский"

Стоило только Вере упомянуть, будто вскользь, чье-то имя, как Амалия Густавовна тут же выдавала ворох пикантностей. Дома она чувствовала себя гораздо вольготнее, чаще прикладывалась к рюмочке, говорила громче, выражалась пространнее и совершенно без намеков. Нет риска, что кто-то подслушает — можно не стесняться. Но, к огромному Вериному сожалению, все сведения оказались бесполезными. Рымалов — игрок? Пойди проверь, сколько в этом правды. Возможно, он и впрямь удачлив в игре или искусен в шулерстве, а возможно, игра для него всего лишь прикрытие, маскировка. Частыми выигрышами легко объяснять свою состоятельность, непомерный карточный долг может вынудить человека к сотрудничеству со шпионом, за ломберным столом удобно встречаться с агентами, не вызывая подозрений… Сам Рымалов после того памятного разговора вежливо раскланивался с Верой, однажды отпустил скромный, в рамках приличия, комплимент, и все. Об «ответной услуге» не заговаривал, обедать не приглашал, шантажировать не пытался. Впору было заподозрить, что «ответные услуги» (Вера была не настолько наивна, чтобы думать, что дело ограничится одной) понадобятся ему с началом войны. Если, конечно, Рымалов и есть Ботаник.

Режиссера Гончарова, по мнению Амалии Густавовны, к резкой смене профессии вынудила не страсть к творчеству, а растрата казенных средств. Вера, понимая, что Немысский непременно упомянул бы о подобном обстоятельстве, выразила удивление, граничащее с недоверием.

— Физиогномист из меня плохой, но честных людей я чувствую душой, — сказала Вера. — Василий Максимович не из тех, кто способен позариться на чужое.

— Самые отъявленные бестии выглядят ангелами, — снисходительно улыбнулась Амалия Густавовна. — Он не только попользовался щедротами железной дороги, но и искусно переложил эту вину на кого-то из своих сослуживцев. Нашему бравому есаулу известно об этом, но он считает, что грехи делу не помеха. Напротив, знание подобного рода сведений помогает держать сотрудника в узде.

В домашней обстановке Амалия Густавовна раскрепостилась настолько, что называла Ханжонкова не по имени-отчеству, как в ателье, а «нашим бравым есаулом» или просто «есаулом». Возможно, подобной откровенности способствовало и то, что Вера теперь стала «своей», кандидаткой в актрисы или, как комплиментарно выражалась Амалия Густавовна, «звездой на взлете».

— Неужели вы хотите сказать, что за каждым из сотрудников ателье тянется подобный след? — «наивно удивилась» Вера. — Ах, простите, Амалия Густавовна, я сказала не подумав! Уж к вам-то это точно не относится!

— Ах, Верочка, недаром же англичане говорят, что у каждого в шкафу свой скелет! Помню, как я была удивлена, увидев в витрине мебельного магазина на Риджент-стрит шкаф, из которого выглядывал скелет!

— Вы были в Лондоне! — оживилась Вера. — Ах, расскажите мне про Туманный Альбион!

На самом деле ее интересовал не сам Альбион, а то, каким ветром занесло туда Амалию Густавовну. Что делать гримерше в Англии? Предприняла поездку для собственного удовольствия? Вряд ли такое ей по средствам. На вид женщина жила небогато. Снимала небольшую квартирку (насколько могла судить Вера, из двух комнат) в приличном, но не особо дорогом доме, постоянной прислуги не держала, обстановку имела самую что ни на есть простую, без малейших признаков роскоши, украшения ее тоже были весьма скромными. Недорогой ликер «Мольрот» довершал впечатление скромного достатка, точнее — подчеркивал его. Будь Амалия Густавовна богата, то пила бы что подороже.

— Не была, — после небольшой паузы, вызванной очередным прикладыванием к рюмке, ответила гримерша. — Видела на картинке в одном английском журнале…

Впору было восхищаться тем, насколько газеты с журналами расширяют кругозор. Кто в них миниатюрный фотографический аппарат увидит, кто скелет, выглядывающий из шкафа!

Немысский, с которым Вера встречалась в четверг, на следующий день после визита к Амалии Густавовне, идею о том, что гримерша могла бы оказаться Ботаником, отверг напрочь, причем в довольно резкой форме.

— Помилуйте, Вера Васильевна, — сказал он, морщась. — Версии не должны переходить в фантазии. Чтобы женщина была резидентом, я еще допустить могу, но чтобы ей поручили руководство сетью во время войны — нет!

— Почему бы и нет? — вспыхнула Вера, которую покоробило все — и категоричность ротмистра, и гримаса, и резкий тон. — Почему вы такого мнения о женщинах? Вспомните хотя бы Вильгельмину Александровну Цалле![84]Разве она доставила вам мало хлопот? Кстати, во время войны, если вам это известно, случаются мобилизации. Женщине проще объяснить свое пребывание в тылу!

Немысский, по обыкновению, пропустил колкости мимо ушей. Вера могла только гадать — действительно ли ротмистр такой бесчувственный или же он просто умеет хорошо владеть собой.

— Война требует от шпионов особого напряжения сил, — объяснил он, заметно смягчив тон. — От нас, впрочем, тоже, но с физической точки зрения нам все-таки проще. Мы работаем у себя дома, мы охотники, а не дичь, нам не приходится переносить таких тягот, которые могут выпасть на долю шпионов. Может статься так, что придется вступить в поединок, придется убегать по крышам домов, путешествовать в товарных вагонах, ночевать в каком-нибудь шалаше или того хуже — под кустом в лесу. Женщины, в силу своей… нежности, этого вынести не могут.

Вера представила себе ночевку в лесу на сырой траве под уханье сов да волчий вой и согласилась, что Немысский прав.

По поводу убийства Корниеловского было допрошено много сотрудников киноателье, по поводу убийства Стахевича, насколько было известно Вере, к следователю вызывали только Сиверского («Что я, Иов многострадальный, чтобы вдобавок к своим делам еще и по следователям бегать?!») и Бачманова, иногда консультировавшего Стахевича по каким-то рабочим вопросам. «Какой светильник разума угас!»[85]— совершенно не рисуясь, вздыхал Иван Васильевич. По его мнению, Стахевич был уникум, талант из числа тех, которые рождаются раз в сто лет. Алексей Вартиков, продолжавший сидеть за решеткой, по-прежнему утверждал, что не убивал Корниеловского. С Агриппиной Корнаковой и Яковом Лузнецовым, обвиняемыми в убийстве Стахевича, дело обстояло точно так же. Не имея мало-мальски серьезного алиби на то время, когда произошло убийство (якобы были вдвоем в комнате, которую нанимала Корнакова, но никто, кроме них, этого подтвердить не мог), они полностью отрицали свою причастность к убийству и, что хуже всего, ни при них, ни у них дома не было найдено ни денег, ни драгоценностей, ни каких-либо ценных вещей. Следствие по убийству Стахевича велось в первом участке Якиманской части, откуда Немысский также получал сведения. О надворном советнике Азанчевском, который расследовал убийство Стахевича, ротмистр сказал, что тот суров до лютости и что при желании может заставить сознаться в преступлении даже памятник. Поневоле можно было засомневаться в виновности тех, кто упорствовал и не сознавался у Азанчевского. На Верин вопрос о том, нельзя ли предположить в обоих случаях одну и ту же руку, Немысский ответил, что связь между убийствами прослеживается лишь одна — принадлежность жертв к киноателье Ханжонкова и что этого недостаточно для столь серьезных выводов. Недостаточно так недостаточно. Вера и сама не взялась бы утверждать, что Корниеловского и Стахевича убил один и тот же человек. Но один был очень подозрителен, а другой намекал насчет того, что собирается кого-то шантажировать… Можно и предположить. Когда топчешься на месте, только и остается, что делать предположения.