Читать книгу "Баловень судьбы - Владимир Гурвич"

По-видимому, мы пришли к окончанию службы, так как она вскоре завершилась, и народ потянулся к выходу. Остались лишь мы трое, не считая священника.

Анастасия подошла к нему и поцеловала священника. Тот обнял ее и прижал к себе.

– Папа, я привезла к тебе гостей, – повернулась она ко мне. – Это Евгений Викторович Рунов, племянник Саши. Ну а Бориса ты знаешь.

Я почувствовал некоторое смущение. И как я сам не догадался, отец и дочь были удивительно похожи друг на друга. Теперь понятно, откуда к Анастасии пришла ее красота.

Священник с улыбкой подошел ко мне и протянул руку.

– Очень приятно с вами познакомиться. Меня зовут отец Мефодий или если вам удобней, называйте меня Мефодием Порфирьевичем. Весьма рад, что Настенька вас привезла. мы с вашим дядей были большими приятелями. Это был удивительный, по-настоящему божий человек, хотя он сам считал, что в Бога не верит.

– Он не верил в Бога? – сам не зная почему удивился я.

– Как вам сказать. Есть люди, которые вспоминают Бога едва ли не через каждую минуту, а ничего в них божественного нет. А есть люди, которым и Бога-то вспоминать не надо, так как их вся сущность озарена Его светом. Вот Александр Михайлович был как раз из таких.

– Мне кажется, что священники должны придерживаться немного иных взглядов, – проронил я.

– Папа, на многие вещи смотрит по своему, – присоединилась к нашему разговору Анастасия. – Поэтому я вас и привезла к нему.

– Ничего особенного в моих взглядах нет, я верю в троицу, в то, что Иисус – Сын Божий. Просто я хочу, чтобы люди не просто верили бы, а то чтобы эта вера озаряла бы своим светом их души, чтобы она была бы вечной путеводной звезду для всех их мыслей и поступков. Смысл всей проповеди Иисуса именно в этом. Впрочем, – внезапно улыбнулся он самой приятной их всех улыбок, какие я только когда-либо видел, – на эти все темы можно толковать бесконечно. А вы с дороги, проголодались. Пойдемте в дом.

Дом священника располагался рядом с церковью. Он был совсем не большим и каким-то благообразным, так гармонично сочетались в нем все элементы и конструкции. Там нас встретила приятная, но скорей некрасивая, зато подтянутая женщина. Я невольно подумал, что Анастасии очень повезло, что лепкой ее лица Богом было поручено заняться генам отца, а не матери.

– Познакомьтесь, – это Евгений Викторович, а это моя мама – Татьяна Тихоновна, – представила нас Анастасия.

Я быстро почувствовал особую атмосферу этого дома, пронизанную невидимыми, но очень прочными нитями взаимной любви, накрепко соединяющие в единый организм его обитателей. Я заметил, как преобразилась Анастасия, ее лицо посветлело, из глаз ушла печаль и настороженность. В каком-то смысле передо мной был совсем другой человек, и его я совсем еще не знал, но который вызывал во мне даже больший интерес и большее восхищение, нежели тот, с которым я уже успел более или менее познакомиться.

Я сразу же оценил кулинарные таланты хозяйки; давно я так вкусно и так много не ел. Я поймал себя на мысли, что даже забыл о тех страшных событиях, что произошли всего несколько часов назад. В этом уютном, гостеприимном доме они казались такими же нереальными, как увиденные в кино. Коль можно тихо и ясно жить в любви и согласии, почему надо непременно убивать друг друга?

Иногда я ловил на себе вопрошающий взгляд Анастасии, но что он означал, до конца не понимал. За этот день произошло столько разных, совершенно не похожих друг на друга событий, что свести их все к одному общему знаменателю было ничуть не легче, чем зашагать по воде. И насколько я помнил, такая прогулка удалась только Христосу. Так что во всем этих хитросплетениях предстояло разбираться и разбираться. И все же я решил, что непременно спрошу у нее, что она хотела узнать или о чем спросить, когда так странно смотрела на меня.

После ужина мы все, кроме хозяйки, которая убирала со стола, вышли из дома и сели в палисаднике на скамейку. На землю уже опустился вечер, легкий ветерок теребил листья, которые слабо шуршали, словно бы переговаривались между собой.

– Папа, – произнесла Анастасия, кутаясь в легкую шаль, – я специально привезла к нам Евгения Викторовича, чтобы он понял, почему мы тут такие, а не другие.

– А какие такие, ты мне можешь пояснить? – отозвался священник.

– Ну, ты же сам понимаешь, ты же жил и здесь и там у них.

– Вы жили в Москве? – спросил я.

– Жил, вернее учился на математическом факультете МГУ. Но, как видите, математиком не стал. Хотя очень люблю эту дисциплину.

– А можно узнать, почему?

– Я понял, что светская жизнь не по мне, что у меня есть другое, более высокое призвание.

– Быть священником?

– Не совсем так, – улыбнулся он, – служить Богу, тому высшему, что есть в человеке. Ну а священничество – это лишь одна из форм этого служения. Быть может, даже не самая удачная.

– Но вы могли служить высшему в человеке и в Москве.

– Мог, но, видите ли, в этом городе я так и не прижился. Человек, как растение, которое в полный рост вырастает только на той почве, которая наиболее пригодно для него, питает его дополнительными соками. А Москва у меня их, наоборот, отнимала.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Лично я старался всегда жить там, где мне хорошо.

– Да, конечно, вы по-своему правы. Вопрос в том, что понимать под словом «хорошо».

– Хорошо – это когда хорошо. И этим, по-моему, все сказано.

– Но хорошо и алкоголику, когда он напьется и наркоману, когда примет свою дозу. Но должны ли мы принимать подобный образ жизни за образец хорошего? Видите ли, там, в Москве, меня как и всех, тащил за собой вихрь жизни. В большом городе все чувствуют себя чужими, непонятно, кому он принадлежит. Всем и как бы никому. Даже те, кто искренне его любят, на самом деле глубоко отчужденны от той среды, в которой обитают. В лучшем случае лишь прикасаются к ней краем своего существования. А мне же хотелось укорененности, хотелось ощущать непосредственную связь с землей, с людьми, которые на ней живут. Я знаком со многими столичными священнослужителями, их контакты со своей паствой ограничиваются преимущественно рамками церкви и носят во многом формальный характер. И священники и прихожане только играют свои роли. Но в их отношениях нет ничего божественного, это не более чем обрядовая сторона церковной жизни. Это не служение, а служба.

– Я не очень хорошо разбираюсь в церковной жизни, но мне кажется, что за такие речи ваше начальство должно лишить вас сана. Церковь не любит свободомыслия и критики в свой адрес.

– Будь я в Москве, так бы непременно и случилось. Но здесь многое иначе. Во-первых, не так-то легко найти человека, кто согласится возглавить приход в такой глуши. А во-вторых, мое, как вы выражаетесь начальство, во многом само разделяет эти взгляды. По крайней мере, они смотрят на мир несколько иначе, чем у вас.