Читать книгу "Изгнание - Чарльз Паллисер"

– Что там написано? – почти умоляюще спросила миссис Куэнс.

Миссис Гринакр замялась.

– Там были ужасные обвинения в адрес ее характера и добродетели. Мы посчитали нужным довести обвинения до нее, и девушка расплакалась.

Миссис Куэнс проницательно посмотрела на нее и сказала:

– Весьма вероятно, это признак вины. Нам эта молодая особа всегда не нравилась. Себе на уме, никогда не смотрит прямо в глаза. Вы уверены в представленных ею рекомендациях, когда она устраивалась на работу?

Леди перешла к следующей мишени:

– В одном из писем, адресованных мне, открываются факты об определенной особе, которая привлекла внимание, как только приехала в эту местность.

Настоятель испугался и сказал:

– Мы не можем быть уверены, что это подлинные факты.

Его жена подняла руку, чтобы он замолчал, и промолвила:

– Хотя отдельные подробности слишком преувеличены, я знаю, основное обвинение правдиво, потому что слышала подтверждение от других людей.

Подобно глупому терьеру, вцепившемуся зубами в кость и рычащему на всех, кто пытается ее отобрать, она вернулась к своей любимой жертве. Муж попытался отобрать у нее эту кость, но она была слишком упряма, чтобы отдать ее. Подействовать на нее мог только сильный аргумент.

Эффи встала на защиту миссис Пейтресс.

– По крайней мере, она не может быть в ответе за все сразу. Она не может писать эти письма и позорить саму себя.

Миссис Куэнс уставилась на нее с каменным лицом. Даме был брошен вызов, но она не знала, как ответить.

Мне вдруг пришло в голову, что Люси так и делает. Не подумав, я сказал:

– Почему нет? Кто бы ни сочинял анонимки, он может иметь все причины, чтобы опорочить себя.

Миссис Куэнс пристально посмотрела на меня:

– Объясните вашу мысль, мистер Шенстоун.

– Возможно, автор пытается отвести от себя тень подозрения путем таких тяжких самообвинений, что в них трудно поверить.

И снова ко мне прислушались.

Однако, к моему огорчению, миссис Куэнс торжествующе заявила:

– Это отвечает вашим возражениям, мисс Шенстоун. Человек, о котором мы говорим, преувеличил факты до такой степени, что никто не поверит, будь это даже правдой.

Я сильно пожалел, что дал миссис Куэнс такое оружие против миссис Пейтресс. Моя сестра повернулась к нашему общему врагу:

– Вы хотите сказать, что обвинения слишком гротескные, чтобы в них поверить?

– В их наиболее жесткой форме – да. Но подоплека совершенно правдоподобна.

– Стало быть, вам остается только выбрать, в какие из ужасных обвинений против леди поверить, а в какие нет?

– Моя дорогая девочка, – предупредительно произнесла мама.

Видя, как обстоят дела, миссис Гринакр поднялась, сигнализируя, что женщинам настало время удалиться. Когда она встала из-за стола, Евфимия метнула в меня разгневанный взгляд.

Как только дамы ушли, все сразу расслабились и в манерах, и в речах. Даже тугие пуговицы были расстегнуты, вино пошло по кругу. Гринакр сказал:

– Думаю, этот странный человек, Фордрайнер, был первым, кто получил оскорбительное письмо.

Куэнс ответил:

– Да, он показал мне анонимку. Там было про его шлюшку, про малышку, которую зовет всегда по-разному, то крестницей, то подопечной, потому что забывает, когда и что соврал. Но долго обманывать – трудно. Совершенно ясно, что она молоденькая шлюшка, подобранная на улице.

– Известно, какие оскорбления были в письме? – отважился спросить я.

Вспомнив, Куэнс улыбнулся и сказал:

– «Советую присматривать за своей шлюхой, старикашка. Такой прожженной молодой потаскухе нужен твердый штырь, чтобы мешать ее краску, а не вялый помазок».

(Это объясняет, почему старик так разговаривал со мной!)

– Мне интересно, Гринакр, – продолжил настоятель, – правильно ли поняла моя жена, что письма писали на пару образованная женщина и безграмотный мужчина. Верны ли ее мысли про странное сочетание деталей, сбивающее всех со следа?

– Что вы имеете в виду? – спросил Гринакр. – Что предполагаемая леди – если ее можно так назвать – пишет письма вместе с каким-то грубияном, возможно, своим слугой?

Гринакр рассмеялся.

– Я знаю, кого вы имеете в виду. Жена говорила про эти сплетни.

Он покачал головой и добавил:

– Если бы только капканы и ловушки не были запрещены законом, злоумышленники не смели бы бродить по ночам… Я вам рассказывал историю о браконьере, который попался в капкан во владениях моего отца? Ему сильно ранило лодыжку. Он знал, что, если попадется, ему грозит ссылка, поэтому, черт меня побери, отрезал собственную ногу!

Куэнс засмеялся.

Когда мы присоединились к леди в гостиной, хозяйка дома и миссис Куэнс снова обсуждали гувернантку – все ее недостатки, слабость характера, ненадежность. Потом, расправившись с ней, миссис Куэнс повернулась к Евфимии и совершенно сладко произнесла:

– Я понимаю, что вы ищете работу такого сорта? (одному богу известно, как она об этом узнала!). Могла бы отрекомендовать вас моим знакомым.

Евфимия ее поблагодарила, как если бы старуха сделала выгодное предложение. Старая, злая карга начала расспрашивать Эффи о способностях, словно собиралась нанять сама. Мама выглядела напряженной. Мы знали, что терпение Евфимии ограничено.

Когда Евфимия призналась, что играет на фортепьяно, миссис Куэнс предложила ей сыграть, и ее просьбу (приказ?) поддержала наша хозяйка.

Эффи подошла к пианино и сыграла маленькую пьесу Мендельсона.

Когда она закончила, миссис Куэнс коротко поаплодировала и сказала:

– Очаровательно. Конечно, у моих дочерей самые лучшие учителя, что дает им многие преимущества и возможность играть в соответствии с уэстэндскими стандартами. Кстати, в Мейфэйр, – продолжила она, – на площади Гросвенор проживают наши знакомые. Они ищут гувернантку.

Леди повернулась к миссис Гринакр, словно для того, чтобы созвать ad hoc[13]комитет общественно активных мамаш.

– Тем не менее такая рекомендация налагает серьезную ответственность.

– В самом деле, – сказала хозяйка. – Я всегда очень внимательно оценивала характер молодых женщин, которых нанимала.

– Но этого не всегда достаточно, – радостно произнесла миссис Куэнс. – На прошлой неделе слышала совершенно ужасную историю о молодой женщине, поначалу казавшейся безупречной. И все же ее поведение стало предметом всеобщих пересудов.

Она смолкла и посмотрела на каждого из присутствующих. Потом медленно и драматично произнесла: