Читать книгу "Лесная легенда - Александр Бушков"

Рука как-то сама собой потянулась к кобуре, захотелось на него кинуться. Но ничего не вышло, я словно оцепенел, не в силах и шевельнуться. Они так и стояли, я так и сидел, мы смотрели друг на друга, продолжалось это, я прикидывал потом, недолго, с минутку или самую чуточку дольше. Потом меж соснами словно бы стал подниматься столб раскаленного воздуха от невидимого, большого костра, их фигуры и лица исказились, стали расплываться в горячем мареве, оно очень быстро пропало, и с ним исчезли те двое. Меня отпустило — и руки у меня самую чуточку тряслись, когда полез за сигаретами.

Что оставалось делать? Выкурил подряд две сигареты, убедился, что дрожь в руках прошла, сел в машину и поехал в лагерь. Должен уточнить сразу: то, что я их увидел, ничуть моей позиции не поколебало, ни тогда, ни потом. Мало ли какое зелье мне мог намешать старик, безопасное для здоровья, но вызывавшее видения. Ну, а после войны мне пришлось прочитать кое-что о наркотиках: иные из них, если можно так выразиться, узконаправленного действия — о чем человек подумает, то ему и мерещится. Вполне возможно, что иные травяные настои вызывают тот же эффект, что и иная химия. И старикан мне как раз и подсунул такой — ну, не обязательно ради розыгрыша, а по другим каким-то своим причинам. Следуя логике Крутых — да и моей тоже, — это было наиболее правдоподобное, без тени мистики, объяснение…

Следующие четыре дня прошли опять-таки в скуке. Абверовцев кормили короткими однотипными депешами: мол, поиски продолжаются со всем усердием и предосторожностью. Они особо не нажимали, но всякий раз повторяли в ответ: необходимо, насколько это возможно, приложить все силы. Ружицкий с Томшиком с утра до вечера пропадали в деревне, дважды, заранее предупредив, там и ночевали — польские розыскники, похоже, работали серьезно, от темна до темна. По дороге, как всегда, проходили и проезжали мазуры, и по-прежнему девушки и женщины всегда оказывались в сопровождении мужчин. А я маялся бездельем — Сулин, как выяснилось, в шахматы не играл.

Сидорчук, в отсутствие Томшика, в одиночку окучивавший корчму, ничего интересного не выловил. За исключением одного эпизода. Он хорошо расслышал, как за соседним столиком один мазур спросил собутыльника довольно громко:

— Получается, зря мы столько лет Конрада юродом считали?

И видел краем глаза: собутыльник промолчал, но вот лицо у него заметно изменилось. Вот только этот эпизод для включения в рапорт никак не годился, поскольку касался того, о чем писать безусловно не следовало…

На пятый день на ту сторону отстучали, что отвечающая всем требованиям площадка найдена, дали координаты. Тут же пришел ответ: радисту два часа держать рацию на приеме, ждать сообщения. И ровно через два часа, с той самой немецкой аккуратностью, пришло сообщение, именно то, на которое и у нас, и в Москве так надеялись.

Немцы клюнули! Сообщение пришло следующее: завтрашней ночью, в два пятнадцать, зажечь на прогалине три сигнальных костра: два в том конце прогалины, что обращен к линии фронта, третий посередине, на прямой линии с первым, если смотреть сверху. Ждать прибытия планера, встречать лично майору, имея с собой десять солдат. Пароль и отзыв — такое-то и такое-то мигание фонариком. На связь пока что больше не выходить, но за пятнадцать минут до разожжения костров выдать в эфир, уже на другой частоте (она указывалась) четыре таких-то цифры. Повторить это четырежды. Конец связи.

События завертелись и рванули… Я мигом кое-что прикинул в уме, пока Сулин передавал шифровку: багаж, несомненно, будет, десяток солдат для того и нужен, чтобы унести все за один раз. Планер они потом определенно собираются сжечь, больше он ни на что полезное непригоден, самостоятельно с той прогалины взлететь не способен. Немцы рассуждали незатейливо, как и мы бы на их месте: даже если кто-то и наткнется в лесу на обгоревшие остатки, ничуть не удивится, по лесам сейчас столько разбросано разнообразной военной техники, где сожженной, где выведенной из строя отступавшими…

Поскольку служил я не первый год, после того, как Сулин все передал, остался у него в палатке, у работавшей на прием рации. И, как уже случалось в других случаях, буквально через пять минут пришла шифровка от Первого: Лешему безотлучно находиться на связи для приема чрезвычайно важного. Почти в той же формулировке, которую потом привел Богомолов в своем знаменитом романе, — ну, он дело знал…

Не прошло и десяти минут, прилетела новая шифровка от Крутых, на сей раз не в пример обширнее: Лешему с получением сего немедленно свернуть оба лагеря, погрузить все имущество, посадить в машины личный состав и возвращаться в город. Ружицкий с Томшиком остаются в деревне, на обратном пути завезти туда их вещи.

Приказ был выполнен в точности.

На следующую ночь прогалину мы оцепили заранее, оставаясь в лесу, — полная ясность будет только после прилета планера, могли вместо него на костры и бомбы сыпануть в виде издевательского привета, дав понять, что игра наша разгадана… В два ноль один наш радист получил короткий условный сигнал, означавший, что немец-радист (а куда бы он делся?) четырежды отстучал предписанные цифры — судя по новой частоте, предназначавшиеся уже экипажу вылетевшего самолета. Ровнехонько в два пятнадцать — мы, когда потребуется, можем быть аккуратистами не хуже немцев — ярко вспыхнули костры, щедро политые керосином из того самого бочоночка, который немцы сбросили окруженцам вместе с прочим и велели не расходовать до особого распоряжения. Запалив костры, ребята вновь укрылись в чаще.

Дальше все шло, в общем, привычно, предстоящая акция была гораздо проще радиоигры с ее томительной неизвестностью. Минут через пять высоко в небе послышалось знакомое нытье немецкого самолета — и, не успело оно утихнуть вдали, как над крайними деревьями появился бесшумно снижавшийся силуэт, заслонявший звезды длинными крыльями и округлым фюзеляжем…

Планер остановился, преодолев примерно две трети прогалины. Почти сразу же оттуда мигнули сильным фонариком: тире-точка-точка. Мы тут же ответили: точка-точка-тире. Фонарик почти сразу же мигнул еще дважды, что означало приказ для майора: подойти к планеру со своими людьми.

У нас, как в хорошем ателье или пошивочной мастерской: желание клиента — закон… К планеру с понятной поспешностью направился майор, тот самый, настоящий (мы его с самого начала держали под рукой). С ним шли, как заказано, десять его людей — на вид типичнейшие окруженцы, разных родов войск, потрепанные и небритые. Однако все до одного были нашими, включая вашего покорного слугу.

Почти полная луна стояла высоко, и майора те, в планере, должны были опознать издали — а вот разномастных окруженцев, на что и был расчет, хрен кто опознает. Немцы — аккуратисты. Личные дела офицеров с фотографиями хранились в соответствующем отделе ОКХ, Главного командования вермахта, а вот на унтеров и уж тем более рядовых таких досье никогда не заводили, фотографии были только у них в «зольдбухах», солдатских книжках, каковые при служивых и оставались.

Едва майор одолел полдороги до планера, его, надо полагать, опознали: хлопнула дверца, вылез какой-то черт с горы, рявкнул начальственным голосом: