Читать книгу "Лев Африканский - Амин Маалуф"

Я не стал возражать, поскольку тотчас понял, что религиозное рвение было не единственной причиной настоятельного указания. В караванах не редки споры, приступы безумия и даже преступления, связанные с присутствием служанки; дядя же хотел любой ценой избежать соблазна и провокаций.

Следующий переход привел нас в оазисы Туат и Гхурара, по которым пролегает путь всех сахарских караванов. Там собираются купцы и иного рода путешественники, чтобы объединиться и дальше идти уже вместе.

В этих оазисах обосновались многие купцы-евреи, но стали жертвой преследований. В год падения Гранады, ставший и годом изгнания из нее испанских евреев, один предсказатель из Тлемсена явился в Фес, подстрекая мусульман к истреблению евреев. Как только об этом прознал султан, он повелел прогнать подстрекателя, и тот отправился в оазисы Туат и Гхурара, где ему удалось поднять население против иудеев: всех их перерезали, а их добро разграбили.

В этих краях много возделанной земли, но она неплодородна, поскольку суха — полив возможен лишь водой из колодцев, а те не слишком полноводны, и чтобы как-то улучшить земли, жители используют необычный метод. Когда появляется чужак, его приглашают в дом, не требуя вознаграждения, лишь забирают навоз его скотины; гостю же дают понять, что он обидит хозяев, если будет справлять нужду в ином месте, а не на их участке. И потому, проходя мимо поля, приходится затыкать нос.

Эти оазисы — последняя перед Сахарой стоянка, где можно запастись всем необходимым. Далее источники воды встречаются все реже, и приходится две недели добираться до ближайшего населенного пункта. Следует уточнить, что в этом месте, называемом Тегазза, нет ничего, кроме соляных копей. Соль, похожую на куски мрамора, накапливают до прибытия очередного каравана. Путешественники покупают ее у старателей и везут в Томбукту, где постоянно ощущается ее нехватка. У жителей Тегаззы нет иного продовольствия, кроме того, которое им доставляется из Томбукту, расположенного в двадцати днях пути, или какого-нибудь другого столь же удаленного места. Случалось, их находили умершими от голода, если караван запаздывал.

Только после Тегаззы пустыня становится поистине адским местом. Там можно обнаружить лишь выбеленные кости людей и верблюдов, умерших от жажды, а единственные живые существа, которых там предостаточно, — змеи.

В самой засушливой части пустыни находятся две могилы, на которых установлен камень с надписью, гласящей, что там похоронены два человека. Один был богатым купцом: мучимый жаждой, он купил здесь у другого — караванщика — чашку воды за десять тысяч золотых. Но, сделав несколько шагов, продавший воду и купивший ее вместе замертво упали, не перенеся жажды. Один господь распоряжается людскими жизнями и людским добром!

* * *

Будь я красноречивее, обладай более послушным пером, все равно мне было бы не под силу описать то, что испытываешь, когда после недель изматывающего пути, с воспаленными от песчаных ветров глазами, глоткой, истомленной теплой и солоноватой водой, с сожженным, грязным, измученным бесконечными усилиями телом видишь наконец стены Томбукту. Конечно, после пустыни все города представляются прекрасными, все оазисы похожими на Эдем. Но дело в том, что ни в одном земном краю жизнь так не улыбалась мне, как в Томбукту.

Мы добрались туда на закате, навстречу нам правителем города был выслан отряд солдат. Поскольку для приема во дворце было поздно, нас провели в отведенные нам покои, каждому согласно его рангу. Дядю разместили в ближайшем к мечети доме; я получил просторную комнату, выходящую на оживленную площадь, уже начинавшую пустеть. Вечером, после бани и легкого ужина я с позволения Кхали позвал Хибу. Было часов десять вечера. С улицы донесся шум: на площади собралась молодежь, пели, плясали, играли на музыкальных инструментах. Со временем я к этому привык, однако в ту ночь зрелище показалось мне столь необычным, что я буквально прирос к окну. Возможно, меня одолела робость, ведь я впервые находился рядом с женщиной, которая мне принадлежала.

Она уже оправилась от дорожных тягот и была свежа, хороша, и, как в первый день, когда мне ее подарили, улыбалась. Подойдя к окну, она встала рядом со мной и, едва заметно прижавшись ко мне плечом, стала наблюдать за танцующими. Ночь была прохладной, если не сказать холодной, а мое лицо горело.

— Хочешь, я стану делать, как они?

И, не дожидаясь ответа, принялась танцевать, извиваясь всем телом, сперва медленно, затем все быстрее, но все так же грациозно: ее руки, волосы, шарфы разлетались по комнате, ее бедра покачивались в такт негритянской музыке, голые ступни выписывали арабески. Я отодвинулся от окна, чтобы не загораживать лунный свет.

Только к часу утра, если не позже, за окном стало тихо. Моя танцовщица, чуть живая, задыхающаяся, распростерлась на полу. Я задернул занавеску, надеясь в темноте победить робость.

Хиба. Даже если бы африканская земля сделала мне один лишь этот подарок, она навсегда заслужила бы мою любовь.

Утром во сне она все так же улыбалась, как ночью, и от нее так же исходил запах серой амбры[28]. Склонившись над ее гладким безмятежным лбом, я осыпал ее взволнованными обещаниями. С улицы уже доносились утренние звуки — крики торговок, хруст циновок, позвякивание медной посуды, голоса вьючных животных, а также запахи вперемежку с легким свежим ветерком, легко приподнимавшим драпировку на стенах. В эту минуту я все обожал, все благословлял — Небо, пустыню, дорогу, Томбукту, сеньора из Уарзазата и даже ту боль, что давала о себе знать, — привилегия моего первого горячего и неловкого путешествия в мир другого, незнакомого мне дотоле существа.

Она открыла глаза и тут же вновь закрыла их, словно боясь вторгнуться в мои мечты. Я прошептал:

— Мы никогда не расстанемся!

Она с сомнением улыбнулась. Я приник к ее устам. Моя рука вновь прошлась по ее телу, чтобы оживить ночные воспоминания. Но тут в дверь постучали. Я откликнулся через запертую дверь. Это был присланный дядей слуга, напомнивший мне, что нас ждут во дворце. Я должен был присутствовать при вручении верительных грамот.

* * *

Придворный этикет в Томбукту отличается большой четкостью и величием. Когда посол является к правителю города, он обязан встать перед ним на колени, лицом коснуться земли, взять горсть земли и посыпать ею свою голову и плечи. Подданные поступают так же, но только когда они впервые предстают перед своим господином, впоследствии церемониал упрощается. Дворец не велик, но имеет довольно гармоничный вид; он был выстроен около двух веков назад андалузским архитектором, известным под именем Исхак Гранадец.

Наместник Томбукту, являясь вассалом Аскии Мохаммеда Туре, короля Гао, Мали и многих других стран, — сам по себе весьма влиятельная фигура, уважаемая во всей Стране черных. В его распоряжении три тысячи всадников и бесконечное число пеших воинов, вооруженных луками, сделанными из дерева дикого укропа[29]для стрельбы отравленными стрелами. Когда он перемещается из города в город, он садится на верблюда, его придворные тоже, а лошадей ведут стремянные. При встрече с неприятелем или при необходимости вступить в бой все пересаживаются на лошадей, а стремянные стреноживают верблюдов. Если он одерживает победу, все население, оказавшее ему сопротивление, берется им в плен и продается, вплоть до детей; оттого во всех домах города, даже при скромном достатке их хозяев, множество мужской и женской прислуги. Иные хозяева используют рабынь для торговли на базаре разными товарами. Их легко узнать, поскольку они не закрывают лиц. Добрая часть мелкой торговли находится в их руках, особенно это касается продуктов питания и всего до них относящегося. Это весьма прибыльное дело, учитывая, что жители Томбукту очень хорошо питаются: зерно и скот там в изобилии, так что молока, мяса, масла едят там много. Не хватает разве что соли, и потому, вместо того чтобы посыпать ею блюда, жители имеют обыкновение держать в руках кусочек соли и лизать его время от времени.