Читать книгу "Лермонтов и Москва. Над Москвой великой, златоглавою - Георгий Блюмин"

Все ему здесь нравилось: и высокая Катина горка с превосходным видом на окрестности (свое название эта горка получила от имени императрицы Екатерины II, предполагавшей выстроить тут дворец), и стремительная Истра, впадающая в Москвуреку слева, напротив Знаменского, и увлекательные рассказы владельцев имения князей Голицыных. Оно и понятно.

Ведь по рассказам дяди Федора Николаевича Голицына, на Катиной горке любил сидеть за самоваром сам основатель и куратор Московского университета граф Иван Иванович Шувалов, тогдашний владелец Знаменского. Почетную должность куратора университета после Шувалова наследовал его родственник князь Федор Николаевич Голицын (1751–1827), писавший неплохие стихи и переводивший французские романы на русский язык.

Ф.Н. Голицын работал в Знаменском над интересными «Записками», излагая в них историю Московского университета. Проект университета составил, как известно, И.И. Шувалов вместе с М.В. Ломоносовым, и этот проект был утвержден императрицей Елизаветой Петровной 12 (25) января 1755 года – в день, ставший праздником российского студенчества. Знаменские «Записки» князя Голицына отражают немало любопытных подробностей из жизни Московского университета.

А.П. Шувалова принимал в Знаменском доме уже сын Ф.Н. Голицына князь Михаил Федорович Голицын, звенигородский предводитель дворянства. Шувалов был сослуживцем Лермонтова по лейб-гвардии гусарскому полку. Многие исследователи с уверенностью подчеркивают, что в образе Печорина в романе «Герой нашего времени» Лермонтов вывел своего приятеля графа Андрея Шувалова. Лермонтов и Шувалов часто встречались в семействе Карамзиных.

Рисуя портрет Печорина в своем романе, поэт словно списывает его с вполне реального графа Андрея Павловича Шувалова: «Он был среднего роста, стройный тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев.

Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками – верный признак некоторой скрытности характера. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб… Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черны – признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади. Чтобы докончить портрет, я скажу, что у него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я должен сказать еще несколько слов.

Во-первых, они не смеялись, когда он смеялся! Вам не случалось замечать такой странности у некоторых людей?.. Это признак – или злого нрава, или глубокой постоянной грусти…»

Таким-то вот и был этот граф, гостивший в голицынском имении Знаменское. Шувалов вполне мог привезти с собой на берег Москвы-реки своего приятеля Михаила Лермонтова, но пути их слишком часто расходились. До нас дошла одна-единственная записка, адресованная Лермонтовым Шувалову. Ее датируют либо весной 1838 года, когда граф был освобожден из ссылки на Кавказе, либо весной 1840 года, ибо позднее Лермонтова перевели из лейб-гусар в Тенгинский пехотный полк и отправили тоже на Кавказ. Вот текст записки, написанной рукою Лермонтова по-французски: «Любезный граф! Окажите милость, ссудите мне вашего пса Монго, чтобы увековечить породу, которой он меня уже одолжил. Вы меня обяжете чрезвычайно, преданный вам Лермонтов».

Монго была кличка собаки, принадлежавшей двоюродному дяде и приятелю Лермонтова Алексею Аркадьевичу Столыпину (1816–1858). Собака эта часто прибегала на плац, где шли учения лейбгвардии гусарского полка. По имени собаки получил прозвище Столыпин-Монго, красавец и волокита, служивший вместе с поэтом в том же полку. Ему, Столыпину, посвящает Лермонтов поэму «Монго» в 1836 году:

Но прежде нужно вам, читатель,

Героев показать портрет:

Монго – повеса и корнет,

Актрис коварный обожатель,

Был молод сердцем и душой,

Беспечно женским ласкам верил

И на аршин предлинный свой

Людскую честь и совесть мерил…

Впоследствии граф А.П. Шувалов изберет себе в супруги светлейшую княжну Софию Михайловну Воронцову (03.04.1825—15.08.1879). А это дочь губернатора Новороссии и наместника Бессарабии, графа, а затем светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова и его жены Елизаветы Ксаверьевны, урожденной графини Браницкой. М.С. Воронцов, по меткой пушкинской характеристике, – «полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда» – это начальник А.С. Пушкина в период одесской ссылки великого поэта, адресат его эпиграмм.

Елизавета Ксаверьевна Воронцова.

Художник Ж.Э. Тельче

Елизавета Ксаверьевна – предмет страстного обожания Пушкина, многие стихи поэта посвящены ей: «Все кончено, меж нами связи нет», «Приют любви, он вечно полон», «Храни меня, мой талисман», «Пускай увенчанный любовью красоты», «Сожженное письмо», «Все в жертву памяти твоей», «В пещере тайной в день гоненья», «Ненастный день потух» и другие. По словам пушкиниста П.И. Бартенева, «Воронцова до конца дней сохраняла о Пушкине теплые воспоминания, просила ей перечитывать его стихи»:

Приют любви, он вечно полн

Прохлады сумрачной и влажной,

Там никогда стесненных волн

Не умолкает гул протяжный…

Невозможно об этом говорить с уверенностью, но некоторые биографы Пушкина допускают мысль, что светлейшая княжна София Михайловна Воронцова, в замужестве графиня Шувалова, была дочерью Е.К. Воронцовой и А.С. Пушкина. Доводы, возможно, и не самые убедительные, но это – вьющиеся от природы мелкими колечками волосы и еще стихотворный отрывок поэта 1825 года: «Прости, прелестное дитя, я не скажу тебе причины…»

Говоря о соседях Лермонтова в Москве, нельзя не вспомнить московское семейство Лопухиных, проживавших на Большой Молчановке, в доме напротив окон поэта. В предыдущих главах уже называлась эта фамилия; расскажу здесь о Лопухиных подробнее. Лермонтов познакомился с семьей Лопухиных в начале 1828 года. Прочтем воспоминания А.П. Шан-Гирея, относящиеся к этим годам: «В соседстве с нами жило семейство Лопухиных, старик отец, три дочери-девицы и сын; они были с нами как родные и очень дружны с Мишелем, который редкий день там не бывал».

В летние месяцы 1832 года перед своим отъездом в Петербург для поступления в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров поэт встречался с Лопухиными в Середникове у Е.А. Столыпиной, гостями которой они были. Главой семьи являлся Александр Николаевич Лопухин (1779–1833), женатый на Екатерине Петровне, урожденной Верещагиной.