Читать книгу "Бить или не бить? - Игорь Кон"

С фактической стороны свидетельство Чехова было достоверным, командированные на остров высокопоставленные чиновники Министерства юстиции и Главного тюремного управления его подтвердили.

В конце 1880-х – начале 1890-х годов в России началась новая кампания за отмену телесных наказаний, в которой приняли участие видные юристы (А. Г. Тимофеев, В. Л. Биншток), историки (В. И. Семевский), врачи (Д. Н. Жбанков, Д. И. Ростиславлев), писатели и педагоги.

Большой общественный резонанс имела статья Л. Н. Толстого «Стыдно», напечатанная 28 декабря 1895 г. с большими искажениями и сокращениями в петербургской газете «Биржевые ведомости».

Для Толстого «сечение взрослых людей одного из сословий русского народа» – это «преступление всех законов божеских и человеческих», которое нельзя обсуждать спокойно «со стороны гигиены, школьного образования или манифеста. Про такие дела можно или совсем не говорить, или говорить по существу дела и всегда с отвращением и ужасом. Ведь просить о том, чтобы не стегать по оголенным ягодицам только тех из людей крестьянского сословия, которые выучились грамоте (И почему именно этот глупый, дикий прием причинения боли, а не какой-нибудь другой: колоть иголками плечи или какое-либо другое место тела, сжимать в тиски руки или ноги или еще что-нибудь подобное? – Примеч. Л. Н. Толстого ), все равно, что если бы, где существовало наказание прелюбодейной жене, состоящее в том, чтобы, оголив эту женщину, водить ее по улицам, – просить о том, чтобы наказание это применять только к тем женщинам, которые не умеют вязать чулки или что-нибудь подобное.

Про такие дела нельзя “почтительнейше просить” и “повергать к стопам” и т. п., такие дела можно и должно только обличать».

Цитированный выше толстовский рассказ «После бала» (1903), несмотря на его исторический сюжет, написан в том же контексте. Состоявшийся в 1896 г. в Киеве VI съезд русских врачей в память Н. И. Пирогова обратился к правительству с ходатайством об отмене телесных наказаний.

Телесные наказания для крестьян были отменены лишь 11 августа 1904 г.

В периоды крестьянских волнений, когда порки становились массовыми, никакие законы не соблюдались. В рассказе Горького «Экзекуция» (1935) описана одна такая расправа при участии реального нижегородского генерал-губернатора Н. М. Баранова (1837–1901), имя которого неоднократно упоминается в дневниках В. Г. Короленко, в частности в связи с расправой, учиненной им в деревне Дубенки.

...

«Двое полицейских уже подвели Лобова к скамье.

– Раздевайся.

– Нет сил со страха, – спокойно сказал Лобов. – Снимайте штаны сами, коли это нужно вам.

Пристав сказал губернатору:

– Ваше превосходительство, он упорствует, не хочет…

– Еще бы он хотел! Дать ему десять лишних! Нет, барабана не надо, поручик, мы – без церемоний! Мы – просто, да!

Лобов лег вдоль скамьи, вытянув шею за край ее и упираясь в край подбородком. Двое полицейских, откинув корпуса, держали его за руки и за ноги, как будто растягивая человека. Казалось, что именно от этого красноватые ягодицы грузчика так неестественно круто вздулись. Солнце освещало ягодицы так же заботливо, как губернатора и все другое.

– Раз, два, три, – торопливо и звонко начал считать становой тихий свист в воздухе и сухие шлепки прутьев по человечьей коже, но губернатор хозяйственно сказал:

– Не так часто, реже!

Лобов молчал, лежа неподвижно, только мускулы под лопатками вздрагивали. Кожа его покрылась темно-красными полосами, а к последним ударам покраснела сплошь, точно обожженная. Когда кончили сечь его, он так же молча спустил со скамьи ноги, сел, тыкая в землю изуродованной ногой, растирая ладонями подбородок и щеки, туго налитые кровью.

– Котомина Евдокия, – вызвал пристав.

– Не пойду, – закричала Авдотья, вырываясь из рук урядника, схватившего ее сзади за руки. Лобов, поравнявшись с нею, сказал:

– Упрись подбородком в край скамьи – кричать не будешь.

Но она уже кричала:

– Бесстыдники… Да что вы? Не хочу…

Урядник толкал ее коленом в зад, головой в плечи. Ему помогли, но перед скамьей Авдотья снова начала сопротивляться, выкрикивая:

– Ваше благородие, избавьте срама. Прошу же вас.

– Живее! – резко приказал губернатор.

Авдотью уже притиснули на скамью, но она все еще извивалась, точно щука, и, только когда обнажили ноги, спину ее – замолчала на минуту, но после первых же ударов начала выть:

– За что-о? Мучители.

– Гляди-ко ты, – пробормотал Плотников, толкнув локтем Сераха. – Дуняшка-то – стыдится! А ведь бесстыдно живет…

– Чужие, – кратко откликнулся Серах.

Начальство очень внимательно рассматривало, как на стройном, желтоватом, точно сливочное масло, теле женщины вспыхивали розовые полосы, перекрывая одна другую. Тело непрерывно изгибалось, толкая и покачивая полицейских, удары прутьев падали на спину, на ноги, полицейские встряхивали Авдотью и шлепали ею по скамье, как мешком.

– Довольно, – крикнул губернатор на двадцатом ударе, но полицейский не удержал руку и ударил еще раз.

Авдотья вскочила на ноги, оправила юбку и побежала прочь, подняв руки к голове, пряча растрепанные волосы под платок.

Вызвали Плотникова. Этот пошел, расстегивая на ходу штаны, криво усмехаясь, говоря:

– И не знаю – какая моя вина? Человека нету смирнее меня!

– Ваше сиятельство, – плачевно закричал он, сняв штаны и падая на колени, – брат мой, Василий, верой-правдой служит вам – всеизвестный охотник…

– Двадцать пять, – сказал губернатор сухо и четко.

В начале порки Плотников аккуратно на каждый удар отвечал звонким голосом “о-ой!” Но лежал смирно, не двигаясь, и прутья погружались в его тело, как в тесто. Только при последних ударах он стал кричать тише, не в такт ударам, а когда кончили пороть его, пошевелился не сразу.

– Вставай, – сказал полицейский, стирая ладонью пот со лба.

Плотников встал, покачнулся, лицо его дрожало, из глаз текли слезы, шевелилась бородка, он облизал губы и сказал по привычке шута балагурить:

– Дай бог впрок!»

Горький не был очевидцем описываемых им событий и мог что-то присочинить, но Н. Н. Евреинов приводит много похожих документальных свидетельств, относящихся к концу XIX – началу XX в. Во время подавления Московского восстания в декабре 1905 г. студентов и интеллигентов избивали даже более жестоко и злобно, чем рабочих:

«Нас, обреченных на сечение, вывели на двор, окружили солдатами, вызваны были 4 казака с нагайками, им было приказано сечь изо всей силы, иначе им угрожали их сечь… Скидывались брюки, на голом снегу укладывали лбом в землю. Один солдат придерживал прикладом голову, а 4 казака секли так, что волосы становились дыбом… Я видел руки двух высеченных студентов. Они сначала напоминали рубленые котлеты, а потом вспухли до ужаса» (Евреинов, 1994. С. 223).