Читать книгу "Неон, она и не он - Александр Солин"

Все же, какими странными были их отношения! При всех его вроде бы твердых намерениях вместе они посещали только деловые мероприятия, не имея возможности бывать там, где их появление вызвало бы кривотолки. Например, на теннисных кортах, где он мечтал покрасоваться перед ней скороспелым аристократизмом, или в театрах и тесных компаниях. Дважды или трижды в неделю он появлялся у нее, чтобы два-три раза за вечер прилипнуть к ней и обсудить между делом нюансы бизнеса. Возмещая питерские неудобства, он часто брал ее с собой в Москву, где они могли проводить вместе ночи и бывать там, где обычно принято бывать супругам. И, разумеется, за ней были наперед забронированы все его зарубежные поездки. И хотя их насыщенные тесным общением и постелью встречи в совокупности своей создавали впечатление благополучного супружества, со стороны это выглядело так, будто он брал Наташу напрокат у ее квартиры и, попользовавшись, возвращал обратно.

И все же не сексом единым жив человек. Причины того, что она так долго сносила свое двусмысленное положение, заключались в тех горизонтах, которые он перед ней открыл. Глубины и просторы профессии – вот что удерживало ее рядом с ним, помогая сносить его пустые обещания и вызовы ее терпению. Будучи, как всякая женщина в меру консервативной, она была способна, тем не менее, поменять в себе и вокруг себя многое, если оно, по ее разумению, того стоило. Таких возможностей, как возле него она бы не имела долго, если бы имела вообще. И не потому, что они приносили деньги – в конце концов, за это она сполна расплачивалась своим телом. Но дела его могучих клиентов предполагали таких же могучих соперников, победить которых было в высшей мере почетно и радостно. Спорные суммы на кону исчислялись таким количеством нолей, что проигрыш грозил обратить в ноль не только гонорар успеха, но и репутацию. Взвесив шансы, которые в таких делах всегда подобны женщине, тщательно скрывающей беременность, следовало либо убедительно отказаться, либо взяться и потерять право на ошибку. Поначалу ей приходилось пускать в ход все профессиональные и эмоциональные ресурсы, изводя себя порой до такой степени, что праздновать победу не было сил. Никогда бы она не решилась на подобные испытания, если бы рядом с ней не находился он с его феноменальным чутьем, опытом и самообладанием.

Когда им случалось разбирать какое-то горячее дело, и он становился похож на проницательного полководца, планирующего диспозицию победного сражения, она, восхищаясь его точностью, краткостью, решительностью и рокочущей компетенцией, испытывала вместе с тем фамильярную снисходительность, вспоминая его Эдипову привычку искать у нее на груди похвалы своему мужскому достоинству.

С ним она была свободна от некоторых действий щекотливого характера. Например, помимо извлечения из клиентов законной оплаты своего труда, часто похожего на извлечение звука из поломанного инструмента, она была избавлена от подкупа судейских – обычая столь же неприятного, сколь и привычного, в котором ей виделось унылое и безнадежное свидетельство общественного бессилия. В сравнении с ним даже циничный девиз Феноменко «клиент всегда прав, даже если он не прав, при условии, что он платит», мог бы считаться верхом благородства, способным занять место на его будущем дворянском гербе.

29

Следом за масштабами ей открылась глубина.

Он заставил ее подтянуть английский и увлек в международное право. Довольно скоро она овладела шаблонами делового письма и усвоила необходимый словарный запас, чтобы вести переписку и уверенно чувствовать себя на переговорах. Пять раз она выезжала с ним в Стокгольм, чтобы ассистировать шведским партнерам на заседании Арбитражного суда, где впервые познала неподкупную, уважительную силу европейских институтов. Несмотря на их внешнюю простоту и разумность, обращение с ними требовало высочайшей квалификации, и поскольку выливалось в состязание умов, а не кошельков, то и решения, принимаемые ими, можно было по праву считать истиной в последней инстанции. Именно из-за подобных открытий она великодушно прощала ему паралич воли и свое невнятное положение. Простила даже тот отвратительный случай, что произошел однажды в марте во время их короткого летучего визита в Стокгольм.

Из-за спешности им пришлось довольствоваться непритязательным, не соответствующим их статусу отелем, где демократичные, распущенные кровати гулким стуком спинки о стенку, как деревянным кулаком сообщали о совокуплении очередной парочки.

Он, как водится, получил свое и перебрался на соседнюю кровать. Посетив ванную и смыв следы его визита, она повозилась, повздыхала и уснула. Ей приснилось, что она в непривычно короткой, не скрывающей голых бедер сорочке находится среди одетых людей. Ей стало стыдно и захотелось убежать, но ноги не подчинились, и тогда она поспешила проснуться и открыть глаза. Тлеющая темнота номера отличалась от сумрачного пространства сна тем, что в ней жил голый, смутно белеющий призрак. Она испугалась и коротко ахнула.

«Это я, это я!» – забормотал призрак голосом Феноменко, и тут она проснулась окончательно.

Подол ее сорочки забрался ей на живот, а стоявший на коленях Феноменко оглаживал ее раздвинутые бедра. Как и когда он там оказался?! Рывком подтянув сорочку к подмышкам, он обнажил ее грудь и принялся месить короткими, твердыми пальцами.

«Леша, ты что, с ума сошел?! Что ты делаешь?!» – возмутилась она, отказываясь принимать сюрреализм происходящего.

«Иди ко мне, мое солнышко, иди скорей…» – навалившись на нее, пытался он целовать ее лицо.

Она растерялась, но вдруг мутная злоба затмила ей белый, если так можно выразиться ночью, свет. Вместо того чтобы уступить, она уперлась руками ему в грудь и принялась выворачиваться.

«Не хочу, не трогай меня, уйди, дурак!» – шипела она, пытаясь бороться, но он, утвердившись на ней неповоротливым бревном, по-жабьи раскинул жирные ляжки и подмял ее под себя, лишив возможности барахтаться. Тогда она впилась ногтями ему в спину. Глухо зарычав, он поймал и стиснул, словно клещами ее руки, рывком завел их ей за голову и придавил всем телом, как горой.

«Уйди, гад, уйди!..» – мотала она головой, спасаясь от его кислых торопливых поцелуев. Ему пришлось освободить руку, чтобы помочь своему уродливому, каменному снайперу поймать трепещущую цель. Она воспользовалась этим и, стиснув зубы, принялась свободной рукой таскать его за волосы, пока он, справившись, не вернул ее на место, после чего принялся продираться в ее глубины. К ее злобе прибавилась сухая боль. Она задергала ногами и запрокинула голову: «Пусти, пусти, гад, бо-ольно-о-о!..», но он грубо и безжалостно заполнил ее своим тугим безразмерным нетерпением и сначала медленно, а затем все быстрее задвигался на ней.

«Гад, гад, урод!» – сотрясаемая его напором, выталкивала она из себя в темноту.

Кровать набрала ход и застучала о стенку, как поезд на стыках. С ужасом обнаружив свое полное бессилие, страдая от боли и унижения, она заплакала.

«Гад, гад, урод, тварь!» – давилась она словами и слезами.

Деревянный поезд, разогнавшись и равномерно постукивая, бежал в ночи среди молчаливых неоновых бликов, и вскоре тугое чавканье громко и некрасиво оповестило мир о предательской неразборчивости ее арфы, готовой, как оказалось, распевать в любых руках. Умирая от стыда и отвращения, она залилась слезами, подвывая тоненько, по-детски.