Читать книгу "Один в поле воин - Михаил Нестеров"

– Насколько я понял, Саркитову такая информация не нужна – не его стиль работы.

– Да, ты прав. Но не нам с тобой обсуждать, что послужило поводом к тому, что Саркитова "заказали".

– Прибирают к рукам его бизнес – и все, – высказался Тимофей. – Я удивляюсь, почему так поздно решили его подмять.

– Может быть. Однако эта история с банком случилась год назад. Что это вдруг спохватились? Но деньги нам обещаны хорошие, – Рожнов улыбнулся одними губами, – очень хорошие. И данные на клиента, как всегда, исчерпывающие. Одним словом, плевое дело.

Костерин хмыкнул, подумав про себя: "Конечно... Сам-то ты отсидишься в кабинете". Однако по ходу разговора Рожнов образно объяснил, что клиента "выведут на линию огня". Останется только нажать на спусковой крючок.

– Покрутитесь возле дома Саркитова, адрес я дам. Чем работать – вопрос, как мне кажется, не стоит.

– А что у нас в наличии?

– Ничего особенного предложить не могу: "вал" и специальный "стечкин" на 18 патронов. Хотя пистолет вам вряд ли понадобится. Есть еще варианты, но с ними нам предстоит официальная работа.

Костерин удовлетворенно кивнул: автомат "вал", разработанный под специальный 9-миллиметровый патрон "СП-5", очень даже неплохое оружие, предназначенное для бесшумной стрельбы. Тимофею этот автомат был хорошо знаком, даже стрелку среднего класса точность стрельбы практически гарантирована, глушение звука выстрела обеспечивается за счет дозвуковой скорости пули, плюс специальное приспособление. Более бесшумного оружия трудно себе представить.

Костерин еще раз уточнил данные на Саркитова, и они с Рожновым попрощались.

35

– Что вы хотите сделать со мной?! – истерично выкрикнул парень.

– Деликатеса из тебя не получится, – спокойно ответила Валентина Ширяева. – Я воспользуюсь рецептом твоего папаши. Вначале я отделю твое мясо от кости, потом проверну через мясорубку. И уж постараюсь продать фарш на рынке твоему отцу. Звучит заманчиво, правда?

Курлычкин-младший был близок к истерике. Эта женщина несла абсолютную чушь, но ему сделалось страшно. Очень страшно. Чем дольше он глядел на Валентину, тем больше убеждался, что она запросто может осуществить свои планы.

Кто она – маньячка, сумасшедшая? И то и другое не сулило ничего хорошего.

Он попробовал освободиться от наручников, но те еще крепче сжали его запястья, почти прекращая доступ крови. Неожиданно он понял, что знает эту женщину, во всяком случае, видел ее раньше, слышал ее начальственный голос, не терпящий возражений. Кто она? Мысли метались, как ни странно, принося ему все большее облегчение. Нужно только вспомнить ее, вспомнить, и этот кошмар прекратится.

Кто она?.. Мать той сучки, из-за которой он угодил в тюрьму?.. Он ни разу не видел ее, наверное, это она, мстит ему за свою дочь.

– Я знаю, кто вы! – выкрикнул он и неожиданно рассмеялся. – Вы ее мать!

Валентина от этих слов побледнела. Она еще не сняла темных очков, и на ее лице они виделись черным провалом.

Она подошла к парню, вплотную приблизив свое лицо, и раздельно произнесла:

– Да, я мать.

Он ждал, что ее признание принесет ему облегчение, полное облегчение, но сжался, словно увидел перед собой Смерть. И уже шепотом, едва ворочая языком, повторил:

– Чего вы хотите?.. Я... Я могу попросить прощения. Ведь вы этого хотите?

Валентина отошла от него, бросив через плечо:

– И этого тоже. Только прощения ты будешь просить не у меня.

– Тогда приведите ее, я... Вы понимаете, что я хочу сказать.

Не оборачиваясь, Ширяева кивнула:

– Понимаю. За всю свою никчемную жизнь ты произнес это слово только один раз. Оно для тебя чужое, во второй раз ты даже не осмелишься сказать его.

Нет, с ним ничего не случится. Он уловил в интонации женщины усталость. Подбадривая себя, сделал вывод, что ее голос прозвучал мягко. Она добрая. И ее можно разжалобить. Да, можно. Просто необходимо. Нужно... переосмыслить.

Непривычное слово, чужое. Когда он сидел в камере, отец что-то выговаривал ему, непривычно бросаясь такими вот словами. Год от года отец, словно изучая словарь, обновлял свой лексикон. Начиная от рядового бандита с нехитрым словарным запасом, он поднимался, меняя выражения, но не меняя внутреннего своего состояния. Где-то в прошлом остались классические спортивные костюмы "Адидас" и широкие зеленые штаны, им на смену пришел строгий костюм с галстуком и свежая белоснежная сорочка, под которой уже нет килограммовой цепи из драгоценного металла, а только тонкая золотая ниточка. А где грубая печатка с вензелями? Тоже осталась в прошлом. Сейчас безымянный палец лидера "киевлян" скупо, но с достоинством украшает простенькое обручальное колечко.

В тюрьме отец перемежал новые слова и старые, иначе не мог, потому что на него вдруг подействовала забытая атмосфера камеры. Он не раздвоился, не стал самим собой, сбросив показуху, а только наполовину вылез из строгого костюма, под которым оказался все тот же "Адидас".

Переосмыслить...

Максим остался один. Женщина, не сказав больше ни слова, покинула комнату. На какое-то время он даже забыл о занемевших руках. Он старался понять эту женщину, но не мог, что-то не давало сделать этого. Но не то, что он сам причинил ей боль, что-то совсем другое. Может, причина в том, что они совершенно разные люди? Другое сословие?

Он был близок к пониманию, когда его размышления прервал новый приход женщины. И он снова ощутил животный страх: в руках у нее был пистолет.

Ширяева спокойно приблизилась к пленнику, опустив руку с оружием. Он снова вывернул голову, когда она зашла ему за спину, сильно оттолкнулся ногами и упал на пол, опрокинутый стул ударил его по голове. Он перевернулся на спину и, помогая себе ногами, пополз к двери, не сводя глаз с пистолета.

– Остановись и перевернись на живот, – приказала Валентина. И ухмыльнулась: парень напомнил ей извивающегося червя, которого насаживают на рыболовный крючок.

Он не слышал ее, продолжая ползти. Когда его голова коснулась стены, он неожиданно обмяк, понимая, что ему все равно не уйти. Если ему суждено умереть, он умрет.

Им овладела апатия, тело его стало безвольным, он не противился, когда Валентина твердой рукой взяла его за плечо и перевернула на живот. Затем отомкнула на одной руке наручники.

Трубы водяного отопления проходили по обе стороны дома, и Валентина не долго выбирала место. А точнее, не выбирала совсем, приковав пленника к трубе там, где он лежал. При этом она ни на миг не расслаблялась, держа палец на спусковом крючке. Она не ставила перед собой цель довести пленника до состояния животного страха, у нее были совсем другие планы. Максим поначалу вызвал у нее чувство гадливости, затем – жалости. Он – инструмент в ее руках, но также должен понести наказание, пусть не такое суровое, какое ждет его отца. Оба подвергнутся мучениям, но муки одного будут ничтожными по сравнению с муками другого.