Читать книгу "Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Муравьева"

— Ну, как тут у нас? — шевеля бровями, спросила Регина Марковна.

— У нас порнография тут. Погляди, — сказал Хрусталев, кивая на красные флаги и ленты. — Придется сдирать.

— Почему? Пусть висят.

— Тогда ты сама будешь и оператором. Не все же в помрежах ходить. Поработай!

— Иди, Виктор, в жопу! — сказала она. — Ребята! Знамена снимайте! Быстрее!

Работа закипела, если только можно употребить это энергичное слово применительно к неторопливому и слегка избалованному коллективу «Мосфильма». Но кабель разматывать все-таки начали и аппаратуру уже подтащили.

— Скорее! Скорее! Ведь свет-то уйдет!

Регина Марковна зря напрягала горло: первый съемочный день начался вполне благополучно. Из черной служебной машины, сильно забрызганной проселочной грязью, вышли трое: Марьяна, Егор и Георгий Таридзе. Марьяна была очень сильно взволнована, а Мячин вообще сам не свой. Хрусталев увидел, как она сразу начала оглядываться и радостно вспыхнула, заметив его. Хотя бы она здесь не плакала, дурочка! Он быстро отвернулся, но она уже спешила к нему, и, чем более она приближалась, тем ярче становился свет на ее лице.

— Вы здесь уже, Виктор Сергеич?

Он медленно оглядел ее с головы до ног — оглядел так, как оглядывают только свою собственность, — и она поймала этот взгляд, поняла его и смутилась.

— Наверное, вами Регина займется, — сказал он. И спрятал глаза. И нахмурился. — А мне, извините, не до разговоров.

Она растерялась. Хрусталев сразу почувствовал что-то вроде раздраженного удовлетворения: ведь он объяснял ей вчера, что никто не должен про них ничего заподозрить, а ей — словно с гуся вода!

— Марьяна-то где? Где Марьяна-то, господи! — Регина Марковна металась от Мячина к Таридзе, не заметив, что Марьяна уже ускользнула к Хрусталеву.

— Да вон, с оператором нашим воркует! — сказал дружелюбно Георгий Таридзе. — Регина, возьми мандаринчик! Сухумский, сам тает во рту!

— Иди, Гия, в жопу! Не до мандаринчиков!

И растрепанная Регина Марковна заторопилась к Марьяне:

— Скорее, Марьяна! В гримерной все ждут!

— Желаю удачи вам, Виктор Сергеич, — сказала Марьяна спине Хрусталева.

В гримерной между тем происходил разговор, доставляющий явное удовольствие гримершам Лиде и Жене, а Инге Хрусталевой, над волосами которой колдовала Женя, был в тягость.

— Вы, Инга Борисовна, не беспокойтесь, — тягуче и сладко приговаривала Женя. — У нас коллектив очень дружный, веселый. И даже вот Виктор Сергеич — как выпьет — со всеми сидит, тоже песни поет…

— Да? Песни поет? — Инга вскинула брови. — И как? Хорошо у него получается?

— Ну, он же — фактурный мужчина! Конечно!

— На таких, как он, я вам скажу, Инга Борисовна, женщины сами вешаются. Таких мужчин даже и упрекать нельзя! — вмешалась Лида, не желая, чтобы Женя оказалась лидером беседы. — Вот, скажем, Оксана была, Голубеева, хотела Марусю играть…

— Ах, да! Кстати! — и Инга вполне достоверно закашлялась. — А кто же теперь у нас будет Марусей?

Гримерши обидчиво переглянулись.

— Хорошенькая. Низ лица только, знаете, слегка грубоват. — Лида громко вздохнула.

— Нисколько он не грубоват, не придумывай! — сказала ей Женя. — Глазищи размером с кулак. Нет, хорошая! Егор отыскал. Говорят, что студентка.

Студентка, внешность которой именно сейчас обсуждали в гримерной, вошла, постучавшись. За ее спиной возвышалась Регина Марковна.

Глаза их встретились в зеркале.

— Ой! Здравствуйте, Инга! — сказала Марьяна.

Она растерялась так сильно, что даже гримершам вдруг стало неловко. Вот вам и студентка, вот вам и Маруся! Застыла на месте, ресницами хлопает.

Инга отвернулась от зеркала. Несколько секунду они молча смотрели друг на друга, но тут же Инга весело и приветливо улыбнулась, протянув Марьяне обе руки из-под наброшенной ей на грудь и плечи белой капроновой накидки.

— А ты здесь откуда?

— Марусю играю, — шепнула Марьяна. — Меня пригласили. Но вряд ли я справлюсь…

— Кого они пробовали? Я слышала, что Голубееву эту? Она же везде просто влезет без мыла! — сказала не в меру веселая Инга. — И что? Неужели ее завернули?

И Лида, и Женя молчали. Регина Марковна решила, что пора вмешаться.

— Марьяночка в пробах всех очаровала! Ее Хрусталев преподнес в разных ракурсах, и все согласились, что это — шедевр!

— Ну, он большой мастер шедевры лепить, — сквозь зубы сказала Инга и снова спиной повернулась к Марьяне. — Давайте заканчивать, Женя, пора.

— Костюмы еще не приехали, ждем. — Регина Марковна воздела руки к небу. — Того гляди солнце зайдет! Где костюмы?

На съемочной площадке переругивались. Глава осветителей Сомов Аркаша пытался повесить обратно знамена. Хрусталев с бешеными глазами проорал в мегафон, что если увидит еще одну «тряпку», то съемок не будет. Больше всех досталось художнику Пичугину, который отвечал за пропавшие, вернее, не доставленные вовремя костюмы.

— Зачем ты мне здесь? — сокрушался Таридзе, жуя мандарин. — Мне костюмы нужны! А ты без костюмов — ничто! Не понятно?

— Понятно, понятно! — Пичугин кивал прилизанной, с тонким пробором, прической. — Но, Гия Ревазович, вы же сказали: «Езжай на автобусе!» Я и поехал.

— А если бы я предложил, дорогой: «Лети на ковре!» Ты бы что? Полетел?

Наконец из-за поворота показалась служебная машина, на заднем сиденье которой дремал снисходительный Федор Кривицкий.

— Ура! — закричал Хрусталев. — Режиссера поймали!

Кривицкий слегка улыбнулся и громко втянул в себя воздух природы: полей и лугов, зерновых и озимых.

— Какая же здесь благодать! Мать честная! Ну что, мои други? Давайте приступим?

— Костюмы у нас потерялись. — Регина Марковна громко высморкалась.

— Да едут они! Едут ваши костюмы! — громовым голосом возвестил Кривицкий. — Застал их в трясине. Помог. Завелись. Минут через пять будут здесь.

— Благодетель! — взревел Хрусталев. — Ты что, сам их завел? Ты рискнул нашим копчиком?

Кривицкий показал ему кулак, Хрусталев в наигранном страхе втянул голову в плечи.

«Никто никогда ничего не поймет! Никто не узнает. А завтра… Что завтра? Откуда я знаю, что ждет меня завтра?» — подумал он быстро, и тут же этот страх, который то больно скреб его изнутри, то своими маленькими липкими лапками дотрагивался до горла, ребер, живота, но не исчезал ни на секунду и ни на секунду не позволял забыть о себе, стал невыносимым. Его затошнило от этого страха.

«Стоп. Точка, — сказал он себе. — Сейчас я работаю. Не отвлекаться».