Читать книгу "Мельник из Анжибо - Жорж Санд"

Однако, пересекая одну из заболоченных пустошей, образуемых в этой местности (в целом весьма плодородной и тщательно возделанной) излучинами рек, он смутно увидал впереди себя, среди тростников, фигуру человека, который сначала бежал, а затем остановился у брода через Вовру, словно ожидая его.

Большой Луи был не робкого десятка, но в этот вечер на его попечении были немалые деньги, каковые он почитал необходимым оберегать бдительнее, чем если бы они были его собственностью, и потому он поспешно вернулся к таратайке, впереди которой до сих пор шел пешком, ради того, чтобы немного поразмяться и на некоторое время облегчить груз для Софи. Стеснявший его кожаный пояс был положен им на мешок с зерном. Взобравшись снова на свою колесницу, называемую им на местный манер «рессорным экипажем из тележной кожи» (что означало просто-напросто деревянную телегу), Большой Луи укрепился в ней на ногах, вооружился бичом, тяжелая ручка которого могла служить заодно и орудием самообороны, и, став прямо, как солдат на посту, поехал вперед, весело распевая куплеты из старинной комической оперы[25], не раз слышанные им в детские годы от Розы:

Сквозь лес наш мельник вез домой

Из города деньжата,

Как вдруг услышал шум глухой

Среди листвы богатой.

Наш мельник был смельчак и хват,

Но тут струхнул он, говорят…

Друзья, страшитесь этих мест

И выбирайте длинный,

Далекий путь, — но путь в объезд

Черной Долины.

Помнится, в песне пелось иначе:

Друзья, страшитесь этих мест,

Людской страшитесь злобы

И выбирайте путь в объезд

Лесной чащобы;

но Большой Луи, которого правильность стихотворного размера заботила не больше, чем воры и привидения, для забавы приспосабливал слова к обстоятельствам своей жизни; и эти наивные куплеты, некогда очень популярные, но теперь распевавшиеся только на мельнице в Анжибо, часто скрашивали ему скучные одинокие поездки по округе.

Приблизившись к человеку, который ожидал его, не трогаясь с места, он нашел, что позиция для нападения выбрана довольно удачно. Брод был неглубок, но загроможден большими камнями, из-за которых Софи должна была продвигаться вперед с большой осторожностью, и, кроме того, съезжая в воду, надо было крепко держать узду, так как спуск был довольно крут и лошадь могла упасть.

«Посмотрим, посмотрим», — говорил самому себе Большой Луи, не теряя спокойствия и присутствия духа.

XVIII. Анри

Путник в самом деле подошел вплотную к голове лошади, и Большой Луи, успевший под аккомпанемент своей песни прикрепить к концу бича свинцовую пулю с дыркой, проделанной нарочно для этой цели, уже занес руку с намерением заставить злоумышленника, если тот схватит лошадь под уздцы, разжать пальцы, как вдруг знакомый голос дружелюбно произнес:

— Мэтр Луи, позвольте мне переправиться на тот берег в вашей таратайке!

— Милости просим, дорогой парижанин! — воскликнул мельник. — Наконец-то мы снова встретились! Я ведь проискал вас все утро. Влезайте, влезайте, мне как раз надо сказать вам пару слов.

— А мне надо задать вам больше, чем пару вопросов, — отозвался Анри Лемор, без всякой опаски вскакивая в тележку и усаживаясь на сундучок рядом с Большим Луи, как человек, не ожидающий для себя ничего плохого.

«Вот наглый парень», — подумал мельник, почувствовав новый прилив злости и с трудом сдерживая себя, несмотря на то, что они находились сейчас посредине речки. — Знаете, приятель, — сказал он, кладя Анри на плечо свою тяжелую руку, — мне чего-то больно охота свернуть в сторону и пустить вас сделать нырок с запруды.

— Забавная мысль, — спокойно ответил Лемор, — и, возможно даже, осуществимая. Только я бы, дружище, стал бешено защищаться, потому что в настоящий момент, впервые за долгое время, жизнь мне весьма дорога.

— Одну минутку! — произнес мельник, останавливая лошадь на прибрежном песке после переезда через речушку. — Здесь будет удобнее поговорить. Прежде всего, милейший, соблаговолите сказать мне, куда вы направляетесь.

— Я и сам не очень-то знаю, — ответил Лемор смеясь. — Просто иду куда глаза глядят. Разве сейчас погода не подходящая для прогулки?

— Не такая подходящая, как вам кажется, и вы могли бы вернуться, вымокнув до нитки, коли бы я того захотел. Вы попросились на мою таратайку: это моя передвижная крепость, и с нее спуститься не всегда так же легко, как на нее взойти.

— Довольно зубоскалить, Большой Луи, — сказал Лемор, — и подстегните свою лошадь. Мне не до смеха, я слишком взволнован…

— Вы просто трусите, сознайтесь.

— Да, да, я «струхнул», как мельник в вашей песне, и вы поймете, когда я вам расскажу… если смогу рассказать… Я сейчас сам не свой…

— А все-таки, куда вы направляетесь? — переспросил мельник; он начал уже опасаться, что неверно думал о Леморе, и, вновь обретя способность ясно рассуждать, несколько поколебленную гневом, задавал самому себе вопрос, предался ли бы таким образом ему в руки человек, действительно повинный в низости.

— А сами вы куда, направляетесь? — в свою очередь, спросил Лемор. — В Анжибо? Оттуда же рукой подать до Бланшемона! Я как раз иду в ту сторону, хоть и не уверен, что осмелюсь дойти до места… Но… вы ведь слыхали, что магнит притягивает железо?

— Не знаю, из железа вы или нет, — ответил мельник, — знаю только, что и меня тянет в ту сторону крепкий магнитик. Итак, молодой человек, вы хотели бы…

— Ничего я не хочу, не смею ничего хотеть! Но она разорена, совсем разорена! Зачем же мне убегать?

— А зачем вы хотели пуститься в дальние края, в Африку или еще куда-то, к черту на кулички?

— Я думал, что она все-таки еще богата: триста тысяч франков, я вам уже говорил, сравнительно с моим положением — это богатство.

— Но она же любила вас, несмотря на это?

— Так что же, вы считаете — я должен был принять и деньги вместе с любовью? Ну вот, видите, мой друг, я больше не притворяюсь перед вами. Вам, как можно судить, поведали о вещах, в которых я ни за что бы не признался, хотя бы мне пришлось пойти на драку с вами. Но я поразмыслил… после того как покинул вас… несколько внезапно, сам толком не зная, что я делаю, потому что сердце мое было переполнено радостью и я не смог бы дальше молчать… Да, я поразмыслил над всем услышанным мною от вас и понял, что вам известно все и что глупо опасаться нескромности со стороны человека, столь преданного госпоже…

— Марсели! — закончил за него мельник, испытывая явное удовольствие оттого, что может запросто называть ту, о ком они говорили, ее крестильным именем, как он мысленно его определял, противопоставляя его родовой дворянской фамилии владелицы Бланшемона.