Читать книгу "Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси - Юрий Щербаков"

Попона тумана расточилась над Вожею только к пабедью. Свежий ветерок в несколько минут разметал серую, липкую морось и покатился над рекою, нарастая и ширясь, яростный рев завидевших друг друга ратей. Первым ринулся через реку тумен Бегичева любимца – мурзы Кастрюка. Сотня за сотней выплескивались татары на отфыркивающихся мокрых лошадях на левый берег. Русская рать недвижно стояла на окрестных холмах, и вышедшее наконец солнце тускло мерцало на светлых доспехах воинов. Стояли, ждали, давая татарам заполнить широкую – в поприще – полосу лугового разнотравья, разделяющую супротивников. И только когда бунчук самого Бегича замелькал в гущине ордынского воинства, щетина русских длинных копий колыхнулась и уставилась встречь врагу.

И, будто приманенная этим слитным движением, хлынула с диким воем на русичей первая косматая волна. Лишь встречным ударом можно остановить набравшую разгон конницу. Под черно-белым московским стягом повелительно сверкнул княжеский меч. Убыстряя и убыстряя бег коней, русичи пошли на сшибку. Негде на тесном полчище поступить татарам по повадке своей: облить врага стрелами, рассыпаться пред напором тяжелой панцирной конницы, и разить, и жалить врага со спины и боков, заставляя его впустую растрачивать мощь таранных ударов. И стрелы метать уже некогда в стремительно близящуюся русскую дружину. По разу, по два и успели только татары натянуть до сшибки разрывчатые луки.

Грянулись оземь первые жертвы битвы: кто сразу кувыркнувшись через конскую шею, а кто – сползая медленно по горячему крупу и хватаясь слабеющими пальцами за жесткие пряди гривы. Но не вспятил, не порушился русский строй. Одно лишь было худо: выцелил татарский лучник Назара Кучакова, и вошла в боярское горло над верхнею пластиной золоченого колонтаря безжалостная стрела.

С воплями, лязгом, треском рати сшиблись. И – потишело над полем. Некогда теперь вопить заполошенно, лишь тяжкий хрип да утробный рык исторгают пересохшие от натуги глотки. Поначалу копьями, только копьями давили русичи. И опрокинули, и вспятили бы степняков, да некуда тем податься, подпирают их сзади несметные татарские сотни. Будто тяжелую свинцовую пробку в горловину кувшина вминают, вдавливают ордынский строй русские дружины. Ненавычна степным богатурам такая битва, где и руки-то с саблею не вздынуть из‑за непереносной тесноты. А ежели и изловчишься выхватить верный клинок, кого рубить-то? Не своих же, плотно притиснутых друг ко дружке! А урусутов не досягнешь за частоколом длинных копий.

Их каленые рожна медленно, неотвратимо, как в дурном сне, входят в тела нукеров, движимые совокупной тяжестью всей русской рати, а не только силою всадников переднего ряда. Хрипят, задыхаются в небывалой доселе скученности злые татарские кони, отдавливая, калеча всадникам зажатые в стременах ноги. И злоба на урусутов преломляется вдруг в дикий животный страх, который испытывают, верно, загнанные в тесный загон вольные степные лошади. Все верно рассчитал Дмитрий Иванович с воеводами!

Татары сами влезли головою в мешок, осталось только перехватить горловину. Видно, сильно понадеялся Бегич на многолюдство своего воинства, а паче того – на некрепость московлян, на трепет пред непобедимостью Орды. Ошибся мурза, дважды ошибся! Самим же татарам во зло стала их тьмочисленность, а страха у русичей будто и в помине не бывало!

Хоть и некогда в битве далеко посторонь оглядываться (от ближних бы супостатов упастись!), Горский, бывший ныне подручным у воеводы большого полка Семена Мелика, нет-нет да и косил глазом налево: как там дела у Миши-то Поновляева. Давеча, прощаясь, обнялись новгородцы, посовали друг друга шутливо кулаками: не подгадь, мол, на рати. Видел Горский, как запнулся было полк левой руки, да выправился и косым железным клином вдавился во вражье войско, норовя отсечь его от вожских бродов. На миг единый показалось Петру, будто и Мишу узрел он в переднем ряду того могучего клина, да тут же и потерял в кровавой сумятице битвы.

Все сильнее и сильнее давили с трех сторон на татар русские кованые рати. И, не выдержав страшного напряженья, вдруг сломалось что-то во вражьем войске, будто хрястнула и грянулась наземь главная незримая верея, а через рухнувшие ворота ринулось на волю, не разбирая дороги, измученное непереносной теснотою скотинье стадо.

Как обезумевшие животные, вверглись в Вожу тысячи всадников. Кому повезло нащупать с ходу брод, птицами перенеслись на тот берег и, не оглядываясь, дикой стланью уходили прочь от страшного места.

Из тех же, кто сверзился в мутную глубину Вожи, уцелели немногие – чьи кони, храпя и задыхаясь, сумели вынести седоков из месива тонущих людей и животных. Главная же часть татарского войска осталась на левом берегу в сплошном теперь уже кольце русских полков.

И все равно ох как нелегко изрубить толикое множество, пусть и надежду и строй потерявших, но огрызающихся, будто раненые звери в капкане, степных богатуров.

Горский, как и большинство дружинников, оставив ненужное уже теперь тяжелое копье, рубился саблею. Вдох, удар, скрежет железа по железу, выдох и снова вдох… Сколько длиться еще нескончаемой этой череде, прерываемой лишь хрипами и стонами поверженных? Не мгновеньями, не минутами, не часами, а числом супротивников измерялось сейчас время. Разверстые рты, налитые злобой ножевые глаза – на одно лицо казались Горскому враги. Потому и не понял он, чья бритая наголо голова полетела после его бокового удара под копыта.

– Йок кысмет! – не это ли мелькнуло напоследях в гаснущем сознании предводителя ордынского войска? Воистину, нет Бегичу удачи! Горский онемевшею десницею с трудом удержал на взмахе удар, вовремя узрев безоружные, с мольбой протянутые руки очередного супротивника.

Все дальнейшее Петр чуял с какой-то безразличной отстраненностью, будто не он, а другой кто-то вязал в надвигающейся сутеми многочисленный полон, потом при факелах уже искал в грудах тел раненых дружинников. Мимо сознания протекла и радостная молвь съехавшихся князей:

– Пришлось-таки мне началовать полком, Дмитрий Иванович!

– Славно началовал!

– Такими-то храбрами чего не командовати. Любота!

– Обнимемся, брате.

И будто к жизни вернул наехавший Поновляев. Обнял, прижав к побуревшему, вражеским оружьем исцарапанному панцирю, ласково озрел побратима:

– Устал, друже?

– Да и ты, поди, намахался.

– Что я! Не мой нынче меч голову-то Бегичке смахнул!

– Значит, не подгадил?

– Не подгадил!

Ночь воинство стояло на костях. Ждали рассвета. А его все не было, будто солнце боялось осветить неприбранное, кровавое полчище. К полудню только начала подаваться плотная стена тумана, нехотя, пядь за пядью, как давеча татарское воинство, отдавая солнцу богатырское поле, Вожу со страшной плотиною из людских и конских тел.

А вот уже и на тот берег пробилась солнечная рать, отвоевывая у тумана брошенные татарские вежи и тьмочисленные телеги обоза. Там, в одной из арб, и нашли поновляевские молодцы злосчастного попа Григория.