Читать книгу "Черти - Илья Масодов"

— Что? — не поняла Клава.

— Скребется, — выдавил из мертвенных губ Ваня, а слезы текли у него по щекам, крупные, как капли воды с весенних сосулек. — Скребется. В стекло.

Клава прислушалась.

— Ничего же не скребется, — сказала она. — Это тебе почудилось.

— Не почудилось, — сглотнув от страха, шепнул Ваня. — Ногтями в стекло.

Клава вылезла из-под одеяла, оделась, подошла к заиндевевшему причудливыми узорами окну, и вдруг увидела у нижней рамы, совсем внизу, темный след протертого инея. «Синичка», — подумала Клава. Она пошла в прихожую, накинула там пальто, обула ноги в валенки. В доме было темно и очень тихо. Клава тихонько отперла дверь и выскользнула на мороз. Небо висело совершенно черным, никаких звезд. Белые до нереальности, почти сказочные, деревья уходили под ним вдаль. Клава спустилась по лестнице, сваливая пушистый снег с перил. Ей пришлось обойти дом вокруг, чтобы попасть к окну Ваниной спальни. Никакой синички не было, наверное, она уже улетела. Клава подошла ближе, чтобы посмотреть на тоненькое царапинки, которые должны были оставить птичьи лапки на устилавшем подоконник снегу. Снег и вправду был разрушен, а под окном лежали следы. Такие узкие, вытянутые луночки. Они не начинались нигде, они замыкались в круг, проходивший совсем близко от окна. Это было тоже самое, как тогда, у пруда, когда Клава спряталась от Вани за деревом, выпрыгнув из собственного следа. Но здесь негде было спрятаться. Тот, кто ходил под Ваниным окном, выпрыгнул, наверное, очень далеко. Клаве стало страшно. Она оглянулась по сторонам, но нигде никого не было. Снег был чист, только проклятое кольцо следов было на нем, замкнутое, неделимое. И тут Клава поняла. Медленно, усилием одних только мышц, совершенно против собственной воли, она подняла голову вверх.

Она была там, на стене. Когда Клава увидела ее, она сразу соскользнула по стене вниз, быстро, как белка, с тихим шорохом ткани о дерево, и упала ногами в снег. Иней, содранный ее падением, осыпался со стены облаком. Это была девушка, в черном платье, в накинутом на голову черном платке, из-под которого выбивались длинные, светлые волосы. На лице у девушки лежало темное засохшее пятно, за которым неразличимыми оставались границы рта, сам рот был приоткрыт, и Клава видела зубы: крепкие, расставленные и широкие, как деревянные чешуйки большой шишки. Девушка несколько секунд смотрела в лицо Клаве. Глаза ее были пронизывающие, сверлящие, удивительно похожие на глаза Ленина. Только они были мертвые.

Потом девушка отвернулась, слишком быстро одернув голову для движения человеческой шеи, так что платок немного съехал с ее головы и светлые волосы выпали на грудь. Вдруг она взметнулась куда-то вверх и исчезла, а через мгновение появилась снова, свалилась ногами в снег совсем рядом с Клавой, заставив ту оцепенеть от ужаса. Из-за мороза Клава только сейчас могла почувствовать, что девушка сильно воняла, как куча дохлых кошек. Мертвые глаза несколько секунд пристально, без выражения смотрели на Клаву, словно пытаясь пробить ей лицо. Но боли не было, только уже знакомая Клаве темная, сводящая с ума тяжесть, в которой трудно было думать.

«Она хочет, чтобы я пошла с ней», — поняла Клава. Кровавое пятно на лице девушки было похоже на черный, сгнивший в луже лист.

— Варвара, — прошептала девушка, хрустя кровью в горле. Шея у нее была худая и вытянутая, как у утки.

У Клавы сразу остановилось сердце. Непонятно стало даже, где оно теперь.

— Где? — спросила она.

Девушка показала рукой в сторону росшей у дома рябины. Гроздья ее пунцовых ягод казались сейчас темными, как перезревшие вишни. Там что-то лежало в снегу, под рябиной, что-то небольшое, и такое страшно неподвижное. Господи, подумала Клава, что же это там?

Это была Варвара. Она лежала на спине, вытянув руки вдоль тела ладошками вверх, необутые ноги ее были положены вместе, только чуть расходились ступнями, и посинели от холода. Глаза Варвары были открыты, но не смотрели никуда. Клава кинулась к ней, схватила и прижалась ртом к ее лицу. Лицо было мягкое, но холодное, как кусок вареной курицы, забытый со вчерашнего обеда на столе.

— Варенька, — застонала Клава, и дальше уже не могла ничего сказать, потому что воздух не прошел больше через затопленное слезами горло. Под Варварой весь снег превратился в грязь от стылой, слизкой крови. Клава жалобно заныла, трогая Варвару руками в поисках жизни, надеясь, что, может быть, та где-нибудь дышит потихоньку или стучит своим маленьким пульсом. Но ничего такого не было. Варвара была мягкая и мертвая. Убили, поняла Клава, заманили в яму и придушили. Варенька была маленькая, такая доверчивая.

А из дома раздался тонкий, верещащий крик. Это кричал Ваня. Клава дернулась и бросилась вперед, стремительно, как бешеная лиса. Она ничего не помнила, кроме одного: всех надо убить. Хрипя понеслась она прямо на окно, и с размаху врезалась во внезапно возникшее перед ней зловонное тело, сбила его с ног. Жуткая сила вцепилась в Клаву, перевернув ее лицом в снег, так что он залепил ей лицо, набился в нос и рот, а потом ее больно дернуло вверх, вывернуло из снежной массы, подняло и потащило в сторону. Клава билась и вертелась в объятиях вонючей смерти, но та захватила ее сзади локтем под голову, сдавив горло и яростно шипела, шипела и урчала, волоча Клаву в свой сказочный ажурный лес. Когда снег обтаял на раскрытых глазах Клавы, она увидела над собой ненадолго лицо смерти: глаза ей были сужены, кожа суха, рот провален в себя, как щелевое дупло. Второй рукой смерть тут же схватила Клаву за волосы и вывернула ей голову в сторону, чтобы девочке было больнее. От рези в сдавленном горле Клава захрипела, вцепившись пальцами в ледяную руку, пытаясь отодрать ее от своей груди. Они остановились, будучи еще совсем близко от дома, и Клава увидела, как треснуло стекло черного окна, треснуло и посыпалось вниз, один большой кусок упал в снег изогнутым углом, и из окна вышел Хозяин. Он был огромен и худ, с длинными, вьющимися волосами, черными, как сажа. Хозяин пошел, тяжело проваливаясь в снег, он глухо урчал и тащил за собой Ваню, за волосы, как тряпичную куклу. Ваня уже больше не кричал, не бился, только таращился остекленевшими глазами и хрипло, свистяще дышал. Руки его волочились по снегу, как перебитые. Пижама прорвалась у воротника, и Клава снова видела бледный, ненужный Ване сосок.

Тяжелый сгусток огня прошел над головой Хозяина, и ударил в деревья, проломив ветви и превратив сбитый иней в белый клубящийся пар. Через аллею, ведущую ко входу в дом, бежали охранники Горок — люди с серыми, искаженными, как у мартышек, лицами. Клава знала, что они могут бросать огонь из ртов, рты эти становились тогда как растянутые дыры в небытие, а сами серолицые вытягивались вверх, будто высасывали огонь ногами из земли, из недр преисподней. Владимир Ильич за это в шутку называл их «адскими насосами».

Хозяин поздно увидел врагов, поэтому второй огненный удар пришелся прямо в него, в голову и грудь, он отшатнулся, оскалившись от жгучей боли, и зверино взревел. От этого рева задрожала земля, снег упал с деревьев разом, как пыль, а потом Хозяин уперся ногами в землю и вырвал из себя воздухом, с клекотом исторг густое, тяжелое бормотание и всем телом дернулся назад, вскинул голову, затрясся, грузно запрыгал на месте, давя сапогами снег. Земля разошлась прямо перед ним, разошлась и провалилась, все шире и дальше проваливалась она, уносясь ломаной расщелиной прочь. Хозяин замер, глухо хрипя, и глядя, как его страшное, непроизносимое слово стремительно, с грохотом взламывает белую твердь. Клава видела темную, багровую полосу на его открывшейся воротником шее, полосу задавленной смерти. Лавины снега обрушились вниз со склонов открывшегося ущелья, но еще раньше все серолицые упали на его дне, почернев, повалились они и высохли, как брошенные на песок медузы.