Читать книгу "Я вернусь… - Эльчин Сафарли"

И почему только сейчас я вспомнил твои слова?.. Вылет завтра утром.

Часть IV. ВОПРЕКИ

Иметь право думать что хочешь, думать дурно или вообще почти не думать, право жить, как тебе нравится, быть такой, как тебе нравится. Не могу сказать «быть самой собой», потому что я всего только податливая глина, но иметь право отвергать навязанную тебе форму…

Франсуаза Саган

1

…Я вернулась.

В город, где лето носит дождевик. В город неподдельный, откровенный. Порой суровый…

Он остался там. Она оказалась здесь.

Стамбул и Москва – даже по грамматическому роду мужчина и женщина. Такие разные…

Они любили или любят друг друга?..

Прогадала. В Москве оказалось еще холоднее, чем я предполагала.

Лето здесь пока лишь по календарю.

Москва. Мои детство, юность, молодость.

Здесь нет необходимости смотреть на воспоминания сквозь увеличительное стекло.

Всё как на ладони.

Здесь прошлое в самом воздухе. Стоит сделать вдох, и картинки начнут вырисовываться перед глазами.

Как сложно здесь думать о будущем…

Город, где наслаждаются сейчас.

Ах, влюбилась? Ну и прекрасно. Люби, но только сегодня, без перспективы, без планов на завтра.

Ах, купила, наконец, малиновую блузу от Jil Sander? Великолепно. Надень быстрей, носи назло подругам-конкуренткам, но и не думай оставлять ее на следующий сезон.

Ах, появилась возможность убраться отсюда? Неплохо. Уезжай, но запомни: ты все равно вернешься. Moscow never dies… Москва в твоем сердце неистребима.

Да, это город нового реализма – цинизма. И не верти головой, малышка. Разбитое сердце – часть нашего дресс-кода…

Бесполезно исписывать именем любимого заборы – в попытке приблизиться к нему. Здесь давно не верят во взаимность чувств. Но здесь еще не разучились любить…

Я совсем никак не чувствую себя. Все вроде привычно и одновременно незнакомо. Нет, это не Москва изменилась за одну весну. Я изменилась.

…Те, которые долго здесь не были, а потом вернулись, в один голос заявляют, что стали возвышенней. Это мода, наверно, такая: держаться с Москвой на дистанции, посмеиваться над ее ха-моватостью и дороговизной, уплетая при этом безвкусный попкорн в каком-нибудь уж больно правильном уголке Европе. Москву надо уметь понять. Она дама опытная, скупая на проявление чувств. Никак не устанет гримироваться, прятать лицо…

Люблю такую Москву все равно. Да, я убегала. Но не от нее, а от боли, очаг которой до сих пор расположен здесь…

Одна весна и так много последствий.

Я больше не боюсь.

Я больше не рисую мечты.

Я, такая довольная, отважная, стою на пути к их претворению…

Я больше не влюбляюсь в абстрактных героев, которых в моей жизни так и не было, но которых надеялась встретить.

У меня больше нет чувства, будто я уже сильно люблю человека, которого только мне предстоит полюбить.

Так я нашла свой Свет…

Впереди последняя битва.

Заключительный акт постановки худруководителя Прошлого.

Ночь в стили буги должна заканчиваться рассветом, деточка.

Вот я, femme fatale с крестьянской простою косой,

Роковой ребенок Москвы, ее блудная девочка, бледная, ладная,

На подмостках стою. А дальше – что дальше? Хорошо бы услышать: «Камера! Мотор!»…

2

…Он встретил меня безразличием. Добил.

Никаких эмоций, упреков. Я такого не ожидала.

Ведь не надеялась, что он раскроет объятия и зажжет мое сердце стыдом. Напротив. Я ждала возмущенной бури.

Ноль. Ничто. Никак. Это к лучшему.

Нет иллюзий, начало свободы. Первый шаг…

«Вернулась? Ну что ж… Ты оденься. Новиков замутил очередной ресторан, ждет нас там…»

Многое хотелось сказать.

Многое хотелось услышать.

«Не думай. Не думай, и все. А будешь думать – жить не захочется. Все, кто думает, несчастные». Довлатов рубит фишку…

Жить я буду в комнате для гостей, не распаковала сумку. Эта квартира – чужая. Чужих я не трогаю…

Выхожу на балкон после душа. Две пачки турецкого «Кента» и «Чудесные занятия» Кортасара в руках. Я выкурю здесь эти сигареты и дочитаю эту книгу. Как только они закончатся, вернусь в Стамбул.

У меня не так много времени…

Как хотелось бы мне оказаться в нашей кафешке у сердца Босфора.

Кортасаровски ловко попросить «сахарного песку, и еще раз сахарного песку, и еще… три-четыре раза… сахарного песку»; соорудить из него маленькую горку прямо в центре столика… Скоро, Миру-мир. Потерпи…

Надо сходить на Патриаршие. Там особый мир, отдельный от Москвы. В детстве я любила гулять там осенью. Помню, плакала, когда дворники сгребали в кучи пронзительно желтые листья, жгли их. Жаль было детей осени…

…Хлопнула дверь. Ушел.

Хожу босиком по пустым, идеально прибранным комнатам.

Запах одеколона. Все тот еще Valentino.

Интересно, сменил ли он домработницу? Его верные шпионы повсюду. До моего отъезда была Валя. Изворотливая и костлявая, лет 50, с суетливыми глазами мартышки, почти фиолетовыми волосами. Меня она называла «сукой». За глаза, разумеется. В разговоре по телефону с дочерью, например. Мартышка думала, я спала…

Впрочем, я ее не уволила.

С чего бы? Она – верный сотрудник мужа. Верность надо ценить…

Воспоминания одолели.

В каждой комнате, предмете, детали – события прошлого.

Колючие шерстяные носки, мятный чай в длинной красной кружке, вот и полка с любимыми фильмами, пухлые подушки (я сама расшивала их), формочка для обожаемого сливового пирога,

даже коллекция шнурков сумасшедших цветов еще здесь, а вот декоративные васильки в крошечной вазе, серебристые рамки с моими черно-белыми фотографиями, засохшие лепестки розы между страницами томика Саган, тюбики вишневой помады в двери холодильника…