Читать книгу "Чужестранец - Алексей Семенов"

— Не скажи. Не таков Антеро, чтобы до того изолгаться и людей невзлюбить. Ты, смотрю, и впрямь его к сердцу приняла: то славишь, то лаешь.

— Скажешь тоже…

— Ты бусину его видывала? А теперь скажи, разве он там на красных девок за болотом любовался? Или Дед Тойво тоже за невестами все болота обошел?

— Нет, нет. Когда он в свою бусину глядел, он другой делался, прямо как в иное место попадал и оттуда с тобой говорил. Как будто он и здесь — и не здесь. И такой задумчивый делался, и рассказывал все про дальние края — не только про тот, что в бусине приметил, а про все, что у прохожих-проезжих наслушался.

— А тебе смотреть давал?

— Ага. С меня, дурехи, что взять? Кроме лугов, на которых холстины для беления раскатаны, да ручья, куда девки за водой ходят, чтобы те холсты смачивать, больше ничего и не разведала. А вот знак золотой — тот красивый был, светлый, словно солнышко.

— Так ты, выходит, видела там что? А мне он сказал, что никто, кроме деда, ничего разглядеть не смог.

— Нет, я смогла. Только два раза, более не вышло. А потом он эту бусину потерял, как в воду опущенный ходил. Зато, нет худа без добра, со мной больше говорить стал. А я так его слушать люблю… Постой, Мирко? А как же вышло, что ты бусину-то видел? Ведь пропала она? Или врал Антеро мне?

— Нет. Бусину он и правда утратил. Только она уж и не нужна ему стала: к тому времени нашел он место, что в ней видел, да и дед Йорма, думается, тоже. А коли так, ушла и бусина. Антеро случайно обронил, а я и нашел. Вот она — теперь веришь, что не басни баю?

— И верно, она. А я с самого первого слова тебе верю. Или я сказала, что нет? Коли так, прости. Я сейчас сама себя не помню. А он знает, что бусина его заветная к тебе пришла?

— Знает. Мы с ним ночью повстречались, на островине посреди болота. Есть там остров с двумя горбами.

— Помню, Антеро сказывал.

— Я там на ночлег остановился, а пока место для огня устраивал, возьми да на бусину и наткнись. А потом на знак этот залюбовался. А там и мне бусина стала разные дива показывать: воды великие, скалы, башни высокие, леса…

— А люди?

— Какие люди? А, нет, людей там не было, птицы одни. Старое это все было, будто брошенное давным-давно.

— Вот как. Мне бы такое повидать! А потом что?

— А потом ночь спустилась, я уж и почивать наладился, а тут слышу: снизу кричит кто-то — мол, пусти к костру обогреться. Я пустил, так и повстречались мы.

— А что говорили? Что он про меня сказал, про деревню нашу?

— Мало. Все больше про бусину да про то, как с дедом по болотам хаживал, про то, как от малого человека ее получил. А я сижу, смотрю и глазам не верю: где Антеро шагнул, там не человечий след, а кабаний! Ну, думаю, с лешим спознался, будь здоров, Мирко Вилкович: едва в чужой лес вышел, на тебе с хозяином сам-друг ночку у огня побалагурить. А наутро я к нему и подступился: если ты людского племени, зачем следы звериные оставляешь? А он пригорюнился так, будто и впрямь я секрет его разгадал, и говорит, что, мол, да, нечистый я, а сам смеется, и с ног срезы копыт кабаньих стаскивает: это, говорит, чтобы никто меня не настиг и след потерял.

— Правда-правда! Были у него такие копыта — он мне показывал, точь-в-точь как у вепря! Значит, не хотел, чтобы его догнали? Знал будто, что снарядят кого вдогон… А про меня-то, про меня хоть словечком обмолвился?

— Нет, чего не было, того не было, зря говорить не стану. Но слепой бы не увидел, что сидел он, как на муравейнике. И хотел сказать, да не мог. Потому что, как спросил я, не кинул ли он кого в деревне, так тут он взор и потупил.

— А после?

— А потом мы поели да рассказали друг дружке, как кому дальше идти удобнее — ему в Мякищи, мне до Хойры-реки.

— Хорошо расстались?

— Хорошо, по-доброму.

— А бусину что же, так легко он тебе оставил? Ведь не расставался с ней, в кармане вечно носил, нет-нет, да и поглядит — как там его деревня.

— Оставил. Это он сам и рассудил, что бусина моя теперь, что мне туда идти надо, куда она укажет. Я эту игрушку волшебную хотел было ему вернуть, а он не взял, руки за спину спрятал, будто боялся, что жадность одолеет. А как расставаться поутру стали, так взял, полюбовался напоследок и отдал, словно пуговицу медную.

— Значит, так тому и быть. Ему страны дальние, тебе бусина, а мне полотно белить — не перебелить. Даже привет не велел передать? Знал же, что через Сааримяки пойдешь…

— Не горюй, вернется Антеро. Не житье ныне на севере, он то поймет. А коли полюбится ему север, холмы наши, то все равно по родным краям тосковать станет — это ж надо камнем замшелым стать, чтобы такую красоту не помнить! Вот и надобна станет ему родная душа — он тебя и заберет к себе.

— Может, и так. Ему больше болота по сердцу были и еще озеро колдунье. Есть у вас там болота? И почему не житье?

— Почему не житье, это ты у стариков спрашивай, они лучше понимают — видели больше. Не про то разговор. Болота есть, конечно, только какие это болота? Так, болотины. Такого, как здесь, нет. Да и нигде, полагаю, нет более. А озеро колдунье — это не то ли, где баня стоит?

— То самое. Его хоть и считают нечистым, а всяк туда хаживал — любопытно. И красиво там, особенно когда листва палая на воду ложится…

— И ты, верно, туда ходила? И не забоялась?

— Ходила, а что ж, хуже других девок разве? А скажи, что Антеро еще тебе про себя поведал?

Мирко пересказал ей весь их разговор, слово за словом, благо помнил все хорошо, а она слушала, и глаза ее теплели, наполняясь нежным внутренним светом. Это

были дивные, прекрасные очи — но видели они не его, Мирко, а свою далекую мечту.

Время меж тем не стояло, пора было сказать Хилке, что ей предстоит еще услышать от сельчан, какую лишнюю ношу это на нее взвалит, как придется мучительно одиноко — как всякому, знающему правду, которая никому не надобна, и что ни у кого не найдет она приюта душе, кроме как у родни Антеро, да и то еще как сказать.

— Теперь вот что, — перешел наконец к самому неприятному Мирко. — Ты ведь помнишь, как люди в селе на Антеро смотрели, да и на всех Суолайненов? Как на чудаков, да? Это мне Ахти сказал, а он, я понял, Антеро другом был, так ли?

— Так, — кивнула Хилка, сразу поняв, что волшебство слышать и видеть любимого закончилось, и предстоит долгое и ненастное ожидание под колючими взглядами в спину.

— А то, что тебя с колодца сняли, Антеро доброй славы не добавило. Это тоже не вода, сквозь пальцы не пропустишь. Так ли?

— Так, — покорно согласилась она.

— А зачем Ахти по следу услали, это тебе понятно?

— Спрашиваешь еще? — вздохнула Хилка. — Только что поделаешь теперь-то? Мне мать да тетки и без того шагу сделать не дают — все им попрекают, и ты тоже совестить удумал? Хорошо, тетка Крета слова не сказала, а то хоть снова в колодец — оттуда уж никто не достанет.