Читать книгу "Ружья еретиков - Анна Фенх"

Хрег долго молчал, глядя на Еретика, потом воскликнул:

— Массаракш, ну и как хочешь! Уговаривать не буду! Живи в своем аду, задница!

Старшина развернулся и пошел к речке, сильно прихрамывая и волоча за собой, как прикованную к ноге тяжелую гирю, собственную черную тень.

На берегу он все же снова обернулся, заглянул в глаза Еретику и кивнул, мол, пошли, но тот покачал головой:

— Я останусь пока здесь, старшина. Нужно присмотреть за Кимом, парнишка у гвардейцев. И нужно найти Сой, не знаю, где она. И все халатики, наверное, разбрелись кто куда, а ты же знаешь, они беспомощные, как пятилетние. Ты пока женись там на хорошей девушке да строй дом. А мы все к тебе приедем в гости, хочешь? Главное, чтобы ты успел разбить свой виноградник, старшина. Договорились?

Хрег задумчиво пригладил неровно опаленные и жесткие усы окровавленной израненной рукой, кое-где почерневшей от глубокого ожога, и кивнул Еретику:

— Договорились, лейтенант. Жаль, что ты не идешь со мной. Перевал закроется, никак не пройдешь… Ну, бывай. До связи!

Старшина ступил в воду и пропал, а Еретик вдруг проснулся, чувствуя себя так, словно только что разошелся со старым приятелем на перекрестке.

— Все правильно, — бормотал он, вслушиваясь в тишину ночной комнаты, в то, как из неисправного крана капает вода на кухне, как тикают часы, как идет на улице дождь. — Все правильно. Зартак мертв, и Унару мертв. Все правильно, ему там самое место. Они друг другу подходят. Зартак вечен, и Унару вечен. Все теперь правильно.

А утром, едва рассвело, Еретик завтракал пустым чаем и ничего правильного в своем сне уже не видел. За окном было совсем по-осеннему прохладно и дождливо; Еретик вымыл за собой чашку и посмотрел на улицу. Удобно, что раковина расположена близко к окну, здесь будет приятно мыть посуду. Интересно, сколько он здесь еще проживет?

Послонявшись по комнате, Китт решил приняться за докторскую и через несколько минут сообразил, что не помнит темы. Автореферат кандидатской помнит почти наизусть, а докторская вот вылетела из головы. Не зная, чем заняться, Чейз принялся формулировать тезисы к новой диссертации об А-излучении, сожалея, что так и не удалось сделать вскрытия добровольцев с Зоны 15. Он смог даже набросать «новизну и актуальность», но стало ясно, что без данных это так и останется баловством, средством убить время. Жаль, нельзя связаться с Кимом, мальчишка наверняка сохранил в голове бешеное количество информации.

Когда лейтенанту Чейзу Китту пришло сообщение от Императорской Гвардии, что он временно отстранен от работы в Группе А, он не удивился. Гвардия перегрызлась с разведкой, двор перегрызся между собой, Их Императорское Величество волнуются и не знают, на кого можно положиться. Все вполне закономерно, хотя халатиков жалко.

Удивился лейтенант Чейз Китт тогда, когда без сигнала вызова на маленьком черно-белом экранчике видеофона возникло изображение полковника Дишлава Мору. Этот звонок закономерностью уже не был.

Разговор с Мору занял сорок минут. Еретик рассеянно подумал, что столько времени полковник не уделяет, должно быть, даже собственной семье. Да и есть ли у него семья? Должно быть, есть, Мору дворянин, он обязан оставить потомка, наследника рода. С другой стороны, эта информация засекречена так, что узнать подробности не удастся, пока Мору-младший не вступит во владение земельным наделом. Интересно, в какой провинции у Мору земля… Еретик думал о чем угодно, только не о том, что говорил ему полковник. Он хотел прожить еще хотя бы день как обычный человек, не зная, что будет дальше.

Китт открыл неприятно пустой холодильник и осмотрел запасы. Пять яиц и кусочек сала, одна банка тушенки, одна рыбная консерва. В отделении с крышечкой, где каждая семья традиционно хранила лекарства, валялось несколько концентратов, галеты из армейского сухого пайка и плитка горького шоколада в блестящей обертке. Внизу, в ящике для овощей, скучала одинокая луковица. На холодильнике лежала четвертушка белого хлеба и початая упаковка чая. Это паек на полторы недели, но он Еретику не понадобится. Так что попируем напоследок. Как странно знать, что все, что тебя окружает, — уже не для тебя.

Еретик разогрел сковородку, выложил на нее четыре пластиночки белого сала, красивого, с темной вкусной полоской. Дождавшись, пока начнет шкворчать, всыпал несколько оторванных руками кусочков мякиша белого хлеба, затем добавил лук колечками и снова подождал, и ждал до тех пор, пока не пришла пора переворачивать ставшее почти прозрачным, сало. Тогда он вбил в сковороду все пять яиц, и некоторое время на него таращились пять желтых бессмысленных глаз. Он поперчил, посолил и снял сковороду с огня только тогда, когда желтки чуть схватились. Он любил, когда желтки остаются жидкими, чтобы можно было макать в них хлеб. Отец тоже так любил, но мама всегда поджаривала яйца с двух сторон. Непонятно, зачем она это делала, никто в семье не любил такую еду. Из вредности, должно быть.

Правда, когда мама умерла, отец тоже начал поджаривать яйца с двух сторон, но Чейз уже не протестовал. Всем нужна память, хоть какая-то. Поэтому люди ставят монументы вождям, скульптурные группы воинам и Огни Вечной Славы идеям.

Еретик доел яичницу, убрал посуду и вымыл стол. Все действия казались бессмысленными. Зачем делать уборку на кухне, если завтра уже некому будет в ней готовить? Хотелось сидеть дома и убивать время за дурацкой докторской диссертацией, но Еретик пересилил себя и отправился на улицу. Ему нужно было увидеть столицу такой, какой она стала за то время, что он провел вдали от нее. Еретик больше года был то на одном, то на другом объекте, да и в прошлый приезд, совсем недавний, он столицу толком не увидел. Сначала был в метрополитене, потом в Управлении — не было времени на знакомство с изменившимся городом.

Город был молчаливым, влажный воздух иногда прорезал звук сирены или чей-то дробный топот, но большую часть времени царило приглушенное многозвучие, сливающееся в белый шум и потому незаметное, — звук двигателей и покрышек, ветер, кашель прохожего. Высокие здания в старом имперском стиле сменились типовыми домами в четыре этажа — Еретик удалялся от центра города.

Когда-то давно весь город ограничивался центром, кое-где еще сохранился крепостной вал, а на востоке высилась непрестанно реставрируемая сторожевая башня — сначала там был склад, потом клуб азартных игр, потом музей, снова склад, и теперь башня пустует. За века столица разрослась, появились индустриальные районы с заводами и железной дорогой, там и сям появились вокзалы и автобусные парки, выросли целые кварталы новостроек. Город откусывал от окружающего все новые пространства, превращая куски леса в парки, пустыри в стадионы, и все дальше на север росло старое кладбище. На нем, как в миниатюрном городе, появлялись новые кварталы. Но теперь и их не хватало.

Теперь все вокруг серое, отталкивающее, больное. В лучшем случае, невыразительное, блеклое какое-то. Где улыбчивые люди? Где музыка? Война все испоганила. Высосала из Саракша все радостное, как холод высасывает из тела тепло. Все сожгла, все заразила гнилью, разложением. Все тлен. Никакой надежды не оставалось — в мировых войнах не бывает победителей, только те, кто выжил. Остальные не в счет.