Читать книгу "Другая улица - Александр Бушков"

И снова некогда ни о чем думать и дивиться некогда. Афоня орет:

– Вставай, мать-перемать!

Тут я опамятовался, вскочил, осмотрелись мы в две секунды, кому из наших помощь нужнее – и кинулись в драку. А в драке сцепившихся уже наполовину поубавилось…

Наша взяла. Хоть и осталось нас чуть больше половины – но фрицы легли все. Кто еще дергался, того докончили – насчет «языков» у нас приказа не было, потому что наверняка не нужны были в той ситуации «языки». И курочить пушки не было нужды: лейтенант (живой, хотя скула и разбита) дал, согласно договоренности, две красные ракеты, одну белую, и очень быстро примчались наши танки, не задерживаясь, обтекая позицию с двух сторон, пошли дальше в прорыв, а чуть погодя на горизонте царица полей замаячила…

Ну и мы с ней двинули в боевых порядках родного батальона. Кто бы нам позволил рассиживаться? Ну, положили в рукопашной расчеты и прикрытие, взяли пушки. Можно сказать, обычное дело. Кстати, сгоряча обещали по медальке, но потом, как случается не так уж редко, позабыли как-то. На войне порой все мимо пролетает, и плохое, и хорошее: что пули с осколками, что награды…

В общем, работы нам выпало до вечера, пока не поступил приказ укрепиться на взятом рубеже. Когда все окончательно успокоилось и мы с Клюкиным оказались поодаль от своих, я спросил:

– Афоня, это что было?

Мы с ним были не то чтобы друзья, но, смело можно сказать, боевые товарищи. Он верховодил, хотя был мобилизованным по призыву, а я – кадровый пограничник. Он был старше лет на пятнадцать, то ли со второго, то ли с третьего года, но не в том дело. Иной тебя на полсотни лет старше, а дурень дурнем. Афоня был такой… ну, основательный, что ли. Помор архангельский, а может, соломбальский, не помню уже точно. Кашу из топора сварить, шилом побриться и все такое… Крепко мужик стоял на земле.

Афоня мне ответил, не свысока (такого за ним не водилось), а словно бы даже со скукой, будто речь идет о том, кого на кухню за термосами послать:

– Да ерунда, если прикинуть. Ну, заговоренный оказался твой фриц, и все дела. От железа заговоренный, теперь ясно. Иногда бывает просто от пули, а этот, вот такие разлюбезности, от всякого железа. Да только не от дерева, ты сам видел…

– Колдовство, что ли? – удивился я.

– А кто его знает, – сказал Афоня. – Это бывает. Выходит, и у фрицев знающие люди есть, я раньше как-то и не думал: мол, Европа, по-книжному говоря цивилизация, а вот поди ты, и у них остались. Из глуши какой-нибудь немецкой, точно тебе говорю. У вас, в городах, никто уже и не умеет ничего…

Черт меня дернул спросить:

– Афоня… А ты сам как, умеешь что?

Он на меня не то чтобы вызверился, но зыркнул сердито, что меж нами случалось редко. Замкнулся весь как-то, пробурчал:

– Выдумаешь тоже, зеленая фуражка (я свою пограничную, родную, зеленую, так до сих пор в «сидоре» и таскал). Нашел умельца… Так, слышал кое-чего, а пару раз и видел. Поживешь с мое, то же будет. Хотя вряд ли, ты ж городской…

За поуродованный штык мне, конечно, влетело, но самую чуточку, порядка ради. Старшине я сказал: мол, сделал выпад со всей силушки, а фриц вертким оказался, в последний миг увернулся, и покорежил я штык об орудийный щит. Случалось похожее, так что старшина только фыркнул и послал меня в три этажа – что как раз и означало порядка ради, когда он всерьез делал выволочку, запускал этажей в восемь, да с чердаком и крышей. Оружейник наш мне в два счета целый привертел – бои были тяжелые, бесхозного оружия осталось немало и карабинов, как у меня, тоже…

А вот что самое интересное, история на этом не кончилась. Случилось у нее продолжение, уже в Германии, за Одером. Не стал тогда Афоня со мной откровенничать – а ведь, оказалось, что-то умел…

Случай был такой. Я к тому времени был командиром отделения, а Афоня, смело можно сказать, командиром взвода. Не по назначению, а по факту. Нашего взводного еще на том берегу, до форсирования Одера, увезли с тяжелым осколочным, а вместо него прислали… воробышка. Студент после краткосрочных курсов, подучили наскоро, одну звездочку на погоны – и ступай, командуй взводом, как уж у тебя получится, а не получится – не взыщи, либо немцы покритикуют, либо свое же начальство. Погоны топорщатся, усик реденький, отпущенный, понятно, для форсу, немцев видел только на плакатах и в кинохронике…

Таких в войну было немало, и обходилась с ними жизнь по-всякому. Кто успевал в одну-единственную атаку сходить без возврата, кто помаленьку матерел. Мы, старослужащие и обстрелянные, конечно, старались таких вот воробышков в быстром темпе обучить всем необходимым на войне премудростям, то есть одной-единственной: не угробиться сдуру. И тут уж начинался нюанс. Сопляки попадались разные. Один будто ошалеет от своей единственной звездюльки, советов не слушает, уму-разуму учиться не желает, давит гонором, когда надо и не надо. Такие быстро гибли. Другой – как наш воробышек – будет поумнее. Гонор свой свернет вчетверо и засунет куда подальше, звездой не давит, присматривается, приглядывается, на ус мотает, понимает, что пока еще он никто и звать его никак, и чтобы не просто выжить, а настоящим командиром стать, нужно прислушиваться к тем, кто сюда, за Одер, притопал своими ногами черт знает из каких далей, и не просто прогулочкой шли…

Короче говоря, пока что наш только начал обтесываться и прилаживаться, так что взводом фактически командовал Афоня. Ну, конечно, не так, чтобы отодвинуть воробышка локтем и самолично отдавать приказы. Такие дела гораздо тоньше делаются. Командовал командир, а заправлял Афоня. И все до единого это знали. И уж если Афоня что сказал…

Война – дело грязное. Особенно та, Отечественная, которая Великая. И это чистая правда, что наш брат-славянин, оказавшись в Германии, себя держал отнюдь не ангельски. Я и про трофеи, и про женщин. С немецким женским полом иногда поступали… очень уж грязно. Ну чего уж там, как говорится, выбирай, фрау, кто из нас десяти тебе первым нравится, кто вторым. Я не замешан, честное слово. И не стану ни одобрять, ни осуждать. Это было – и все тут. Не переиграешь. Хотя, должен уточнить, не так уж и редко немки на это шли по доброй воле. Где за тушенку, где от страха, где по исконной бабьей причине: поживи лет несколько без мужика… У меня в одном городишке, каюсь, с одной ладненькой так и получилось – по обоюдному согласию и той самой причине. Обвенчались, пожили пару месяцев, а потом ее Теодора погнали в Польшу и там в первую же неделю… Тут оголодаешь, особенно когда в конце войны немцы запустили тотальную мобилизацию и гребли всех подряд…

Ну так вот. В нашем взводе ни малейшего насилия над немками не случалось ни разу. Кое-кто и рад бы, но у Афони не забалуешь. Афоня был категорически против этого, о чем дал знать моментально и открытым текстом сказал, что по начальству бегать не будет, сам разберется. Не одобрял он такого, и все тут. Насчет трофеев имел другое мнение, противоположное. Говорил, что так уж заведено испокон веков: чтобы солдат брал трофеи. Но и тут у него имелись свои нюансики. Для него трофей – это все бесхозное, брошенное. А вот вывернуть немцу карманы или нагрести добра в «сидор» при имеющихся тут же в доме хозяевах – это, по мнению Афони, был недопустимый грабеж. И знаете, вот такую его жизненную позицию я тогда разделял вполне, да и сейчас считаю, что она была насквозь правильная…