Читать книгу "Фулгрим. Образы предательства - Грэм Макнилл"

— Похоже, жизнь этого Корнелия однообразностью не отличалась, — усмехнулся Юлий. — О чем же он писал?

— Обо всем, что сейчас терзает тебя, мальчик мой, — ответил Тобиас. — Блайк полагал, что только чувственный опыт способен помочь людям в получении новых знаний о мире, и что истинная мудрость рождается только в разуме, пресыщенном наслаждениями. В его трудах ты найдешь целую мифологию, созданную Корнелием лишь затем, чтобы обосновать свои духовные идеи и объединить их в прочный фундамент, на котором будет возведено здание новой Эры, века чувственного опыта и сладких знаний.

— Кое-кто, — продолжал Эвандер, — считал Блайка выдающимся философом-сенсуалистом, который иносказательно выражал в своих работах борьбу между распущенностью человеческих чувств и строгостью пуританской морали авторитарного государства, в котором он провел всю свою жизнь. Другие говорят, что Корнелий — обыкновенный падший жрец и распутник, претендующий на то, чтобы превратить свои любовные похождения в философскую систему.

Протянув руку, Тобиас вытащил с полки одну из книг и, взглянув на обложку, прокомментировал:

— Вот здесь, например, Блайк утверждает, что человечество должно стремиться к извлечению чувственного опыта из всевозможных источников, чтобы, в конце концов, создать новое, построенное на гармонии общество. Он верит, что подобное мироустройство будет лучше современного ему «общества невинности», которое — опять же, по его мнению — наша раса переросла уже тогда.

— А как вы относитесь к его идеям?

— Думаю, что подобная вера в способность человечества вырваться за рамки пяти чувств и таким путем достичь… в каком-то смысле, бессмертия — это, несомненно, красиво звучит. Хотя, безусловно, философию Блайка не раз упрекали в том, что следование ей отупляет человека и превращает его в животное. Не зря же эпохи, когда увлечение подобными теориями становилось повальным, вспоминают как грязные, порочные времена. Корнелий же не раз говорил, что те, кто увяз в своих желаниях или наоборот, ограничил себя как аскет, всего лишь слишком слабы для верного понимания его теории чувственности. Сам себя он слабым никогда не считал и ни в чем не ограничивал.

— Теперь понятно, почему Блайка заклеймили «еретиком», — кивнул Юлий.

— Совершенно верно, — подтвердил Тобиас, — и, кстати, тебе делает честь знание этого термина. Ведь сейчас он почти исчез из языка Империума, благодаря великим трудам Императора по искоренению лживых религий. Этимологические корни слова «ересь» уходят к древним языкам Олимпийской Гегемонии, где оно когда-то значило просто «выбор веры». Один древний ученый по имени Иреней, в своем трактате «Contra Haeresis», «Против Ереси», поведал о своей вере в давным-давно умершего бога. Эти убеждения в дальнейшем стали неотъемлемой частью тогдашнего культа верований и краеугольным камнем бесчисленного множества лже-религий.

— И почему же этому слову была уготована столь долгая жизнь? — уточнил Каэсорон.

— Вообще-то, мальчик мой, я достаточно неплохо тебя учил, мог бы понять и сам, — слегка недовольно ответил Тобиас. — Следуя логике Иренея, мы легко обнаружим, что «ересь» не имеет объективного значения, это умозрительная категория, зависящая лишь от того, что считается ортодоксальным в данном обществе. Соответственно, любой, кто говорит или действует вразрез с общепринятыми нормами, может быть назван еретиком.

— Другими словами, — продолжал лекцию Тобиас, — «ересь» — ценностное понятие, определение того, как человек относится к общественной системе ценностей и верований. Например, во время Объединительных Войн, Пан-Европийские Адвентисты называли ересью светские Истины, несомые Императором, а поклонники культа древних предков из Блока Индонезика так же именовали возвышение религиозного деспота Калаганна.

— Как видишь, Юлий, — подытожил архивариус. — Для существования «ереси» необходима авторитарная система, догматичная религия или некая ортодоксальная система ценностей.

— Значит, сейчас, когда Император обнажил пред человечеством ложность веры в богов и восхваления трупов, ересь невозможна?

— Вовсе нет. Я ещё раз повторю, что догмы и верования не являются атрибутом одной лишь религии. Они вполне могут возникнуть на основе социальных установлений, даже на основе Имперских Истин, которые мы сейчас разносим по Галактике. Сопротивление им или мятеж против них вполне можно назвать ересью, как мне кажется.

— Все это очень интересно, Тобиас, — мягко сказал Касорон. — Но все же, почему мне следует прочесть книги Блайка? Они кажутся… опасными.

Эвандер успокаивающе замахал руками:

— Нет-нет, что ты! Как я не раз говорил своим ученикам в Схоле Итераторум, правда, даже произнесенная со скверными намерениями, одержит победу над любой ложью, придуманной во спасение, и потому мы должны знать все «правды» и отделять полезные от опасных. Когда итератор говорит правду, он не только просвещает тех, кто не слышал её прежде, он ещё и лишний раз убеждает в своей правоте ранее приобщенных. Сам видишь, насколько важна широта взглядов.

Юлий хотел было задать пару уточняющих вопросов, но тут раздался щелчок ушной вокс-бусинки, и он услышал взволнованный голос Ликаона:

— Капитан, срочно возвращайтесь!

Касорон поднес к губам вокс-манжету и ответил:

— Иду. Что произошло?

— Мы нашли их, мы обнаружили Диаспорекс. Возвращайтесь, скорее!

— Считай, уже вернулся, — ответил Юлий, почувствовав какое-то напряжение в голосе оруженосца даже сквозь искажения вокс-связи. — Что-то ещё случилось?

— Лучше вам увидеть всё своими глазами, — бросил Ликаон и отключился.

РАЗГНЕВАННЫЙ ФУЛГРИМ НАПРАВЛЯЛСЯ К ДАЛЬНЕМУ УГЛУ своих покоев, в котором надрывалась дюжина фонокастеров, каждый по-своему — в одних гремели оперные оркестры, в других — жутковатая музыка с нижних уровней какого-то города-улья, и, властвующая над всеми, странная мелодия лаэранского Храма.

Все они звучали страшным диссонансом, наполняя разум неистовыми образами и обещая невиданные дары.

Ярость, бурлившая в примархе, готова была выплеснуться наружу. К тому же, Фулгрим страдал от невозможности что-то исправить до тех пор, пока «Гордость Императора» не догонит флот 52-ой Экспедиции. Решив действовать в одиночку, Феррус не только выказал неуважение к своему брату, он ещё и смешал планы по уничтожению Диаспорекса.

Да, план был идеален, а идиот Манус разрушил его!

Промелькнувшая мысль была пропитана столь ядовитой злостью, что Фулгрим даже приостановился на миг. Да, его любимый брат опрометчиво бросился в бой, но что он мог поделать со своей необузданной натурой? Ярость Медузы в жилах Мануса вскипала быстро и неудержимо…

Нет. Ты сделал все, что мог, пытаясь сдержать его гнев. Рано или поздно несдержанность погубит Ферруса!

По спине Фулгрима пробежал холодок, когда он услышал эту мысль, всплывшую из мрачных глубин его существа. Как он вообще мог подумать такое о Манусе? Ведь из всех дорогих ему людей ни с кем Фулгрима не связывали столь прочные узы братства, как с Примархом Железных Рук.