Читать книгу "Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов"

— Покажите его! — потребовала Звонкова.

Показали.

На экранах появился кадр с вожаком-сектантом. В протяжённой линии китов был разрыв, и в нём на песке возлежало существо мелкое, в тельняшке и в цветастых трусах от грубого персонажа мульфильма «Ну, погоди!». Существо было признано человеком, скорее всего, мужского пола. Впрочем, последнее требовалось ещё подтвердить. Так вот, предполагаемый мужик валялся в середине китоповала в некоей жертвенной позе, раскинув руки, и выглядел таким же бездыханным, как и смущённые его проповедями водяные великаны.

— Увеличить, Нина Аркадьевна?

— Подождите, — сказала Звонкова.

Она будто ждала каких-то событий. И дождалась.

— Снимали с вертолёта, — пояснил оператор.

Правая рука мужика в тельняшке дёрнулась, поднялась и принялась почёсывать полосатую грудь. Приподнял мужик и голову. Глаза его оставались закрытыми. В них било солнце.

— Теперь увеличьте! — потребовала Звонкова.

Увеличили. Лицо мужика сразу заняло всё пространство большого экрана. На других экранах мужик продолжал привставать, тереть глаза, начал оглядываться и зажал нос, видимо, здешние запахи были ему неприятны.

— Дайте голограмму! — распорядилась Звонкова.

Сейчас же возникло голографическое изображение изучаемого объекта.

— Это как понимать? — в гневе обратилась Звонкова к тихо сидевшему на совещании Трескучему.

Трескучий, будто сжавшийся в секунду, пожал плечами.

— Это он! — вскричала Звонкова.

— Он… — прошептал Трескучий.

— Так, — сдерживая себя, сдерживая рычание в себе, произнесла Звонкова. — Изловить и…

— И повесить! — подсказал ещё один эксперт, молоденький, МГИМО он, надо полагать, не кончал.

— Что? — взревела Звонкова.

— Изловить и повесить… — пробормотал молоденький. — Я просто процитировал Пушкина… Сцена на литовской границе… Бегство Гришки Отрепьева… Извините… Не удержался…

А сам уже понимал, что извинения его не спасут.

— Изловить и доставить! — приказала Звонкова.

Телефонный звонок призвал её в иные деловые места.

— Изловить и доставить! — повторила Звонкова уже у дверей.

— При американских-то порядках, Нина Аркадьевна! — взмолился Трескучий. — Как же тут…

— Мы ведь и не знаем, где он теперь, — сказал оператор. — И они не знают. Мы лишь ищем и исследуем…

— Вот и исследуйте! — бросила Звонкова. — Но в любом случае. Изловить и доставить!

111

А и сам Куропёлкин не знал, где он теперь.

И в какую сторону гнать велосипед, то есть грести запасным веслом, нынче уже дворницким скребком кыргыза Чолпона, он не знал.

Да и надоело ему путешествие.

А очень скоро он попал в зону необъяснимой мути (мути ли, облака ли какого, богатого наркотическими парами — от конопли, маковых семян, от листьев коки или от вредностей химии, либо ещё чего-то, ему неведомого?), и представления о дальнейших его хождениях по морям и океанам стали совершенно смутными. Хотя, конечно, что-то он всё же соображал. Муть — смутное — смута в нём соединились. И он посчитал, ради простоты восприятия собственного соображения, что выпил в моменты благодушия какую-то смутную дрянь.

Слово «палёное» Куропёлкин не употреблял. Его придумали несведущие люди.

Но что-то он выпил, несомненно, смутное (или смутившее его) из дармовщины первого дня его странствия на парковой скамье «Нинон» (тогда ему было будто бы всё равно — странствия куда и зачем, теперь же в мгновения прояснений мыслей эти «куда и зачем» Куропёлкина беспокоили). Куда и зачем? И что ждёт его по прибытии на твёрдости суши?

Может, и не надо никуда плыть?

Первый опустошённый им сосуд Куропёлкин выбросил за борт ради украшения дна. И, несмотря на сомнения, остались в его памяти слова этикетки: «Великоустюжский ром».

Великий Устюг, радующий людей поблизости от Котласа и Сольвычегодска, километрах в сорока от них, а стало быть, и доступный для жителей Волокушки, содержал не только Дедов Морозов и ёлочных Снегурочек с их почтовыми отделениями и бумажными складами детских иллюзий, но и, породив, отправил в дороги дальние многих известных мореплавателей и открывателей новых земель. Были на то причины. Любопытствующий посетитель музеев в Сольвычегодске и Устюге Куропёлкин, естественно, не мог не знать их имена. И сейчас их не забыл. Ерофей Хабаров, Семён Дежнёв, обогнувший Чукотку, Владимир Атласов, погулявший по Камчатке, Василий Шилов, сообщивший миру об Алеутских островах. И им в студёных водах не благосодействовали ни удивительные штили, ни горячие пески под пальмами.

Но в пору Семёна Дежнёва не было Менделеева. И, стало быть, не было водки. Однако мореходы, особенно в ледовитых водоёмах, дабы не удручить организмы хворями, да и просто для бодрости духа, вынуждены были согревать себя. И отчего же им было не допустить к целебному употреблению проверенный открывателями Америки напиток? Так что не следовало относиться с сомнением к этикетке «Великоустюжский ром». (Но были ли во времена Дежнёва этикетки? Вряд ли…) Не важно. И Куропёлкин, со страстью фаната и земляка выгораживая добродетели Великого Устюга, считал, что дрянь он, по рассеянности, употребил лишь после приставания (непредвиденного) к нему акулы. Хотя, казалось бы, не могло быть во вселенной такой дури, какая была бы способна сокрушить организм и порядок мыслей тихоокеанского моряка. На гранитах выбито: «Всё пропьём, но флот не опозорим!».

Оставалось думать, что его и впрямь занесло в параллельный мир.

112

Вскоре последовали этой мысленной блажи подтверждения.

Была ночь, и имелась всё такая же экологически чистая печка в ночной планетарной системе — Луна. И после проглота вскрытых ножом двух банок армейской тушёнки (старики в Волокушке нахваливали военные и послевоенные подачки заморского союзника) Куропёлкин с удовольствием согласился со вкусовыми ощущениями земляков. Рыбу он нынче не гарпунил дротиками, обленился, банок с консервами, казалось ему, должно было хватить дней на десять.

Тушёнка, естественно, была запита. А потом Куропёлкин и просто выпил. Запивал он, как объяснял себе, — для равномерности и благопристойности действий желудка. А пил — от скуки и безделья.

При инспектировании Куропёлкиным трюмов корабля (напомним — пакетов), выяснилось, что бутылей с ромом в них осталось немного, главное в запасах — флаконы (333 гр., как именуется эта ёмкость, Куропёлкин вспомнить не смог) с виски, больше же — с текилой, то есть все — с самогоном…

Наподнабрался, решил Куропёлкин, хватит, и нечего оправдывать себя печальной мордой Луны и параллельными мирами. Сейчас по этой морде (лику оборотному!) слеза потечёт. От полюса к полюсу. Есть ли у Луны полюсы, Куропёлкин засомневался. Да и хрен с ними! И вроде бы жидкости на Луне отсутствовали. Тем более хрен с полюсами и отсутствием на печальном лике жидкостей! Всё опять стало Куропёлкину безразлично, неразумно и могло быть оправдано лишь зевотой.