Читать книгу "Юсуповы, или Роковая дама империи - Елена Арсеньева"

Маланья тоже участвует!»

Ну, кто такая была для нас Маланья, я уже упоминала.

Но накануне выезда в Петроград со мной случилось что-то невероятное. Я поняла, что ехать не могу, я впала в совершенную истерику и отказалась ехать. Еще и дочка разболелась, да так странно себя вела, мне казалось, не то она с ума сходит, не то я. Как-то ночью, во время всех этих моих метаний, она не очень хорошо спала и все время повторяла: «Война, няня, война!» На другой день я ее спрашиваю: «Война или мир?» И Бэби отвечает: «Война!» Я умоляю: «Скажи – мир». А она прямо на меня смотрит и отвечает: «Война!»

Истинное сумасшествие…

Нервы мои окончательно развинтились. Я написала Феликсу:

«Я знаю, что если приеду, непременно заболею… Ты не знаешь, что со мной. Все время хочется плакать… Настроение ужасное, никогда не было такого… Я не хотела всего этого писать, чтобы тебя не беспокоить. Но я больше не могу! Сама не знаю, что со мной делается. Не тащи меня в Петроград… Приезжай сюда сам… Я больше не могу, не знаю, что со мной. Кажется, неврастения… Не сердись на меня, пожалуйста, не сердись… Я ужасно как тебя люблю… Храни тебя Господь…»

Феликс меня понял и больше не укорял. Теперь наш план переменился. Теперь главную роль должна была играть Маланья – ее силуэт будет мелькать за окнами нашего дома, когда туда подъедет Г.Р., она будет смеяться, петь, музицировать, изображая, что у нее – то есть у меня! – гости… Г.Р. ее не увидит. Она будет играть меня.

Но он об этом, конечно, никогда не узнает.

Теперь Феликсу нужно было от меня только письмо, одно только письмо, которое он покажет Г.Р. – и тотчас заберет, чтобы никто и никогда не догадался о моем участии в этом деле.

Мы написали письмо… Я говорю – мы, потому что писала его я, но сочиняли его все вместе, с моим отцом и родителями Феликса.

Вот оно. Я помню его наизусть всю жизнь:

«Вы говорили, что мы предназначены друг другу. Я гнала от себя эту мысль, но не смогла от нее избавиться. Однако не могу понять, о каком предназначении Вы говорите. Я замужем. Мой муж – Ваш друг. Если бы мы могли бы вместе втроем… быть верными и нежными друзьями все трое – какое это было бы счастье, какой камень был бы снят с моей души и совести! Я верю, что Вы, при Вашем уме и невероятной силе, могли бы помочь разрешить все противоречия, которые терзают мою душу. Приходите… Мой муж передаст Вам это письмо, но он не знает его содержания. Я вернулась ради Вас из Крыма. Приходите… 26 букв… Я думаю об этом… Привезите с собой мое письмо – вы должны позаботиться, чтобы ни одна душа живая не знала, что я зову вас… Я вам доверяю!»

Мы запечатали письмо сургучом, в который я вдавила мой платиновый перстень-печатку. Когда, уже в эмиграции, мы начали продавать драгоценности, этот перстень был первым, который мы снесли к ювелиру. Мне не терпелось от него избавиться! Феликс сказал, усмехнувшись, что, если бы ювелиры знали его историю, заплатили бы в десять раз больше. Наверное, это так, но Феликс дал мне слово, что об этом письме не узнает ни одна живая душа. Впрочем, общеизвестно, что Г.Р. шел в наш дом с надеждой увидеть меня. Точно так же общеизвестно, что я находилась в это время в Крыму. Считается, что Г.Р. заманил туда Феликс возможностью встречи со мной. Но это я заманила его туда…

Мой свекор и свекровь, мой отец – они все поклялись в том, что о моем участии в этом событии не узнает никто и никогда. И они сдержали свою клятву, даже при том, что им приходилось лгать публично. Отец уехал в Киев, где в это время находилась моя бабушка, вдовствующая императрица. Мы с доченькой, с Зинаидой Николаевной и Феликсом Феликсовичем отправились в Крым, причем я прибыла к поезду в последнюю минуту, одетая иначе, чем одеваюсь всегда, и под густой вуалью, без всякого багажа. Даже слуги были уверены, что я уехала в театр, а не на вокзал, а дочь отправила в Крым с няней и родителями мужа.

Всеми этими мерами и прежде всего моим письмом нам удалось обмануть Г.Р. и заманить его к нам. Ну а Маланья виртуозно изобразила мое присутствие в доме! Г.Р. был уверен, что его вот-вот ко мне проводят… Но так и не дождался этого!

Я не собираюсь описывать его смерть. Я не видела, как его убили. Это сделал Феликс, это сделали другие, об этом много написано… Какие только версии не были накручены вокруг этого события! Мне печально было слышать, что у моего мужа и его сотоварищей отнимают права на убийство из патриотических побуждений, что твердят, будто здесь замешаны англичане, которые требовали от России продолжать войну с немцами до победного конца, а войну эту император якобы собирался прекратить под влиянием Г.Р. И даже самый роковой выстрел якобы произвел давний, еще по Оксфорду, приятель моего мужа Освальд Рейнер, английский агент и шпион. Все это ложь. Нет, я знаю, что Рейнер там был, но потом, уже после свершившегося: он тоже, как Вера Каралли, приписал себе Геростратову славу. То, что замышляли сделать Феликс, Пуришкевич, Дмитрий и Сухотин, они совершили собственными руками.

Мне хочется привести еще один фрагмент из записок моего отца. О том, каких трудов стоило удержать государя от расправы над людьми, которые так любили свою родину, что пытались спасти ее, запачкав руки кровью.

«17 декабря рано утром мой адъютант вошел в столовую с широкой улыбкой на лице:

– Ваше императорское высочество, – сказал он торжествующе, – Распутин убит прошлой ночью в доме вашего зятя, князя Феликса Юсупова.

– В доме Феликса? Вы уверены?

– Так точно! Полагаю, что вы должны испытывать большое удовлетворение по этому поводу, так как князь Юсупов убил Распутина собственноручно, и его соучастником был великий князь Дмитрий Павлович.

Невольно мысли мои обратились к моей любимой дочери Ирине, которая проживала в Крыму с родителями мужа. Мой адъютант удивился моей сдержанности. Он рассказывал, что жители Киева поздравляют друг друга с радостным событием на улице и восторгаются мужеством Феликса. Я этого ожидал, так как сам радовался тому, что Распутина уже более нет в живых, но в этом деле возникало два опасения. Как отнесется к убийству Распутина императрица и в какой мере будет ответственна царская фамилия за преступление, совершенное при участии двух ее сочленов?

Я нашел вдовствующую императрицу еще в спальне и первый сообщил ей об убийстве Распутина.

– Нет? Нет? – вскочила она.

Когда она слыхала что-нибудь тревожное, она всегда выражала свой страх и опасения этим полувопросительным, полувосклицательным: «Нет?»

На событие она реагировала точно так же, как и я:

– Славу Богу, Распутин убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья.

Мысль о том, что муж ее внучки и ее племянник обагрили руки кровью, причиняла ей большие страдания. Как императрица она сочувствовала, но как христианка она не могла не быть против пролития крови, как бы ни были доблестны побуждения виновников. Мы решили просить Никки разрешить нам приехать в Петербург. Вскоре пришел из Царского Села утвердительный ответ. Никки покинул Ставку рано утром, я поспешил к своей жене.