Читать книгу "Штрафник, танкист, смертник - Владимир Першанин"

— Вот-вот, — закивал мой верный заряжающий. — И вообще. Пусть сначала замуж выйдет, а потом хвалится. У меня сеструха два раза замуж мылилась. В письмах женихов расхваливала. Одного на фронт забрали, другого подружка отбила.

Про разведку я Лене пока ничего не говорил. Должность в масштабах бригады заметная. Майорская. Старлея наверняка сразу получу. Правда, общаться каждый день с начальником разведки Бутовым очень не хотелось. Знал, нормальных отношений не будет. Не из-за моего самолюбия или давнишних обид. Просто слишком разные мы люди. Майор Бутов практически только одну сторону войны видел. Для него вылазка на передний край — уже событие. Почти подвиг. Хотя не все его коллеги такие. Некоторые из передовых частей не вылезают. Толковых разведданных, сидя в штабе, не добудешь. Пусть Леня пока ничего не знает. Нахвалюсь, как его сестренка, а меня снова командиром танкового взвода кинут.

Записная книжка при мне. Она опять попалась на глаза кому-то из политработников медсанбата. Открутился, но записи стал вести короче, маскируя их под байки или стихи. Листаю почти выцветшие страницы августа сорок третьего.

…Жестокость на войне. Кому-то не понравилось, как ротный Таранец расстрелял на глазах десятков людей пленного ефрейтора за фотографии на фоне убитых советских танкистов. Я разговаривал с одним из пленных. Он признался, что немецкие солдаты боятся сдаваться в плен. Особенно после приказа о полном уничтожении оставляемых советских городов и деревень, расстрелах заключенных и заложников, массовом угоне жителей на Запад. Когда немцы отступали из Мценска (ведь это Россия, незабвенный Лесков — «Леди Макбет Мценского уезда»!), специальная рота факельщиков обходила уже практически уничтоженный город, сжигала уцелевшие сараи, недогоревшие дома, подвалы, даже курятники. Людей на улицах отстреливали, как животных, не спрашивая документов, не задавая вопросов,

…Снова самострелы. Их много. Некоторые признавались, что стреляли в себя, теряя голову от страха. Другие — хладнокровно, с такими ухищрениями, что я бы никогда не додумался. Через тряпки с завернутым куском мыла, через каски, набитые травой. Такие опасались стрелять в руки, пускали пули в бок, бедро. Выездное заседание трибунала. Обвиняемые ведут себя по-разному. Чаще каются, просят дать возможность искупить вину. Изредка полнейшее равнодушие или истеричные выкрики: «Стреляйте, все равно на бойню погонят!» К расстрелу приговорили двоих-троих, остальных, с десяток, — к штрафной роте.

…Старший лейтенант не смог выбраться из окружения. Подженился. Весной сорок второго начальник полиции поставил условие: или в полицию, или в лагерь. Ушел в лес к партизанам. Рассказывал, как безжалостно и умело их преследовали специальные отряды полиции, свои же, русские. Друг друга не щадили. Пленных партизан вешали за челюсть на крюках или вниз головой на телеграфных столбах. Люди, мучаясь, умирали сутки-двое. К лету сорок третьего некоторые полицаи переходили на сторону партизан. Чтобы оправдаться, освобождали и приводили с собой арестованных заложников, членов партии, приносили оружие, медикаменты. Полицаев вроде принимали, но вскоре по-тихому стреляли или топили. Мстили за погибшую родню и друзей. Мало кого щадили. Самых молодых. Мальчишек лет по семнадцать. Да и то не всех. Когда пришли наши, старшего лейтенанта проверяли две недели в особом отделе. Помогла справка за подписью секретаря райкома. В начале войны командовал стрелковой ротой, в июле сорок третьего доверили только взвод. Был ранен во втором бою. Не скрывает радости, что все так складывается. Поверили, простили (за что?), и он снова командир.

…Немецкий «фердинанд» из засады расстреливал за два с половиной километра наши танки, идущие по рокаде (дорога, параллельная передовой). Вначале никто ничего не мог понять. Выстрелов из-за дальнего расстояния и гула моторов слышно не было. Сильная оптика, высокая точность наведения. Пробивал борта «тридцатьчетверок». Маскируясь, стрелял очень редко, и только по танкам. Долго не могли понять, откуда прилетают снаряды. Когда вычислили, привезли две дальнобойные пушки-шестидюймовки. Командир батареи рассчитал расстояние и, выпустив пять снарядов, поджег самоходку.

…Наши летчики — молодцы. Идут в атаку, невзирая на численное преимущество. Дерутся отчаянно, но гибнет их много. Немцы — опытные асы. О господстве нашей авиации в воздухе летом сорок третьего говорить не приходится.

…Разговаривал с сержантом, награжденным тремя медалями «За отвагу». Наводчик «сорокапятки». Четыре ленточки за ранения. Под Орлом мина уничтожила почти весь расчет и разбила пушку. Осколками срезало три пальца. Сержант считает, что его переведут в ездовые. Про свои пушки говорил так: «Мелкие, но злые». Перечислял подбитую технику. Запомнилось, что в последнем бою с пятисот метров успел расстрелять четыре пулеметных гнезда. Приезжал командир батареи, привез спирта, махорки, спрашивал, когда выпишется. Обещал орден и сразу забрать, как только подживут культяшки.

— Пойдешь?

— Пойду, — ответил сержант.

— А как же в ездовые?

— Не знаю. В батарее и дивизионе меня уважают. Не хочется бросать своих.

Его выписали через два дня. Что-то в сержанте после четырех ранений сломалось. На медкомиссии не притворялся, но и не старался показать, что здоров. Признали «годным к нестроевой». С первой же командой ушел в хозвзвод стрелкового полка. На прощание говорил так: «В истребительном полку меня без пальцев сразу к пушке поставят. Там глазомер нужен, не пальцы. А вот в пехоте с винтовкой не справлюсь. Буду возле лошадей».

…Делая записи — рискую. Политработники, особисты. Ну, особисты не такие дуболомы, как их позже изобразят в фильмах девяностых годов. Когда под видом правды-матки будут гнать несусветную чернуху, вплоть до страшилок о детях-диверсантах, завербованных немецкой разведкой. Возможно, подобное было. Но за все время войны мне ни разу не приходилось встречаться с такими фактами или слышать что-то достоверное о детях-шпионах. А насчет особистов? Будь они такими мордастыми дуболомами без мозгов, шпионы пешком бы в тылу ходили. Особист — натура сложная. Натасканные в спецшколах, прошедшие свою особую подготовку. С нашим особистом у меня были неплохие отношения. Но расшифруй он мои записи, мне пришлось бы туго. Может быть, пожалел? Не знаю. От них требуют результатов. Жестокость объясняется нежеланием многих попасть на передовую. Расстреливая людей, они тоже боялись смерти. Ее все боялись, кроме психов. И пехота, и танкисты, и особисты. Умирать не хотел никто.

Глава 8

Сразу несколько новостей. Первая — бригаду снова возвращают в распоряжение сороковой армии Воронежского фронта, где я воевал с марта сорок третьего года. Это — неплохая новость. Бригада, корпус и другие части считались прикомандированными. Отношение было не всегда как к своим. Может, потому, от бригады после штурма Орла остались только штаб да тыловые подразделения.

Вторая новость — тоже неплохая. Капитана Антона Таранца, утвержденного на должность командира второго батальона, направляют в командировку в Челябинск за новыми танками. Группа — человек двадцать пять. Механики-водители, командиры танков, сопровождение. Выезжать надо срочно, а я числюсь раненым. С начальником санбата вопрос решается быстро. Меня и Леню Кибалку выписывают в один день. В бригаде получаем новую форму, сапоги, комбинезоны. Все же едем на крупный оборонный завод как представители Красной Армии.