Читать книгу "Запределье - Джеффри Форд"

В прошлый четверг весь день шел проливной дождь, и наплыв посетителей уменьшился. В тот день я проводил экскурсию для совсем небольшой группы туристов. Собственно говоря, их было всего двое: пожилая дама и ее сын – здоровенный нескладный детина с явными умственными отклонениями. Из Вено они приехали в повозке. Когда я, как полагается, встретил гостей у городской стены, женщина в ответ на мое приветствие коротко кивнула, но руки не подала. Лицо молодого человека на протяжении всей экскурсии не изменило выражения: какие бы чудеса я ни демонстрировал, оно оставалось пресным, словно тарелка крематов. Его матушка, напротив, строила множество разных гримас – и все одинаково неодобрительные. Я из кожи вон лез, проявляя чудеса обходительности, но ее нос так и не перестал морщиться, словно от какого-то сомнительного запаха. Она то и дело качала головой, будто отвечая решительным «нет» всему, что я говорил. Одетая во все черное, в траурной шляпе и глухих перчатках, к концу экскурсии она превратилась для меня в болезненный комплекс вины, от которого невозможно избавиться.

Я не стал тащить эту парочку под землю, а поскольку останки обезьяны, пятьсот раз написавшей строку «Я не обезьяна», вызвали у пожилой дамы явное отвращение, я решил обойтись и без трупа Греты Сикес. Когда же мы наконец добрались до Музея развалин, я с радостью предоставил ей и ее дефективному сыночку осматривать полки самостоятельно, а сам пошел подкрепиться чашечкой озноба.

Отсутствовал я недолго, а когда вернулся, чтобы проводить посетителей, они исчезли. Дождь лил все сильней, но я не поленился и облетел весь город. Заметил я их, когда повозка уже мчалась по степям Харакуна, словно гости спасались бегством. Помнится, я тогда подумал, что это немного странно, но не слишком расстроился: без таких гостей я уж точно мог обойтись.

Лишь ближе к вечеру, вернувшись в комнату, где размещался мой музей, я почуял отсутствие одного из экспонатов. Старая перечница что-то стащила, я был в этом уверен, но, несмотря на тщательную инспекцию стеллажей, так и не понял, что именно. Воровство принадлежало к тем аспектам человеческой натуры, над которыми я раньше не задумывался. Теперь же это маленькое происшествие дало мне обильную пищу для размышлений. Впрочем, я и сам, бывало, приворовывал в деревнях сигареты, так что сей факт несколько охладил мой праведный гнев.

На следующий день солнце снова сияло, небо голубело, а число посетителей вернулось к норме. Но затем поток людей вдруг стал уменьшаться, пока не иссяк вовсе. Я терялся в догадках: быть может, что-нибудь оскорбительное было в моем поведении? Я рылся в памяти в поисках ситуации, которую можно было бы истолковать как двусмысленность. В конце концов, я решил, что во всем виновата Грета Сикес. «Должно быть, ты показался им чересчур кровожадным, – укорял я себя. – А может, они по глазам поняли, чем ты с ней занимался однажды…»

Два дня прошли без посещений. Не показывалась даже Эмилия, обычно навещавшая меня каждую неделю. Я впал в тоску, проклиная себя за бестактность. Потом мне пришло в голову, что во время экскурсии могла случайно расстегнуться ширинка на штанах. Теперь я в одиночестве бродил по развалинам, поминутно проверяя, на месте ли пуговицы. Прикладывая лапу ко рту, я пытался проверить свежесть своего дыхания. Наконец, я часами смотрелся в зеркало, стараясь узреть причины провала в собственной физиономии.

К счастью, на третий день явился Фескин и положил конец моим мучениям. Он застал меня спящим на моем коралловом троне над горой мусора. Проснувшись от его оклика, я слетел вниз, чтобы поприветствовать его.

– Привет, Мисрикс, – сказал Фескин, протягивая мне руку с той же сердечностью, что и всегда.

Я был так счастлив его увидеть, что незамедлительно сообщил ему об этом.

– Я уже начал думать, что чем-то обидел граждан Вено, раз ко мне перестали приходить, – пожаловался я.

– Есть одна проблема, – произнес учитель, поправляя очки.

– О нет! – ужаснулся я и машинально повторил его жест.

– Но, думаю, мы можем обернуть ее в свою пользу, – сказал он.

– Грета Сикес, да? – уныло спросил я. – Или ширинка?

Фескин рассмеялся:

– Не совсем.

– Что же тогда? Я должен знать!

– Что ж… Помнишь, несколько дней назад сюда приезжала женщина? Полагаю, это было в тот день, когда шел дождь.

– Не слишком приятная особа, – заметил я, покачав головой совершенно в ее стиле.

– И правда, – согласился Фескин. – Так вот, это была Семла Худ. Именно ей Клэй оставил свою вторую рукопись – о ваших приключениях в памяти Белоу. Она хорошо знала Клэя, а ее муж Рон был с ним очень дружен. Дело в том, что Рон стал одной из жертв красоты. С ее помощью он исцелился от сонной болезни, а когда запасы зелья иссякли – добровольно расстался с жизнью, поскольку не представлял ее без наркотика.

– Но я ведь ничего ей не сделал! – возразил я.

– Неважно, – отвечал учитель. – Она не доверяет всему, что имеет хоть малейшее отношение к развалинам или к Белоу. Боюсь, для нее ты автоматически попадаешь в эту категорию. В любом случае сюда она явилась отнюдь не из лучших побуждений. Ей хотелось найти какую-нибудь улику, чтобы очернить тебя в глазах людей. Думаю, она надеялась, что ты съешь ее сына или хотя бы покусаешь ее саму.

– В мой рацион не входят ни пыль, ни плесень, – заметил я.

Фескин рассмеялся.

– Предмет, который она выкрала из твоего музея и привезла в Вено, – костяной нож, принадлежавший, как она утверждает, Клэю. Семла говорит, это был подарок Странника и Клэй никогда с ним не расставался. С помощью этой мелкой и весьма косвенной улики она убеждает людей в том, что ты сам, своими руками, убил Клэя.

Я не сразу осознал всю чудовищную гнусность произошедшего. Когда же в мозгу забрезжило понимание, я вскричал:

– Абсурд! Мы с Клэем были лучшими друзьями!

– Послушай, Мисрикс, – попытался успокоить меня Фескин, – я верю тебе. Я читал рассказ Клэя о том, как ты спас его от чистой красоты. Я всего лишь передал тебе слова Семлы, которые посеяли в умах людей зерна сомнения. Она отнесла нож констеблю и заявила, что требует тщательного расследования. Ты помнишь, откуда взялся этот нож?

– Я вообще не помню, что он был в музее, – отвечал я растерянно. – Должно быть, я подобрал его где-то на развалинах и машинально положил на полку.

– Семла говорит, она узнала его по рукоятке с изображением свернувшейся змеи, – напомнил учитель.

– Теперь я навсегда потеряю доверие новых друзей! – воскликнул я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Не думаю, – возразил Фескин. – Констебль вряд ли станет усердствовать в расследовании, основанном на одной-единственной улике. И тем не менее тебе лучше бы явиться в Вено и самому ответить на обвинения клеветников. Я и правда верю, что если ты сделаешь это по собственной воле, то легко докажешь свою невиновность. Если хочешь, я буду твоим адвокатом. Констебль, в общем, человек неглупый. Вот увидишь: тебя оправдают, и даже те, кто с тобой еще не встречался, увидят твое доброе сердце и благие намерения.