Читать книгу "Этрусская химера - Лин Гамильтон"

— Хорошо, — сказала она.

— А вы знаете, где находится ее брат? — спросила я, пока мы спускались по лестнице.

— Нет, — сказала Майра.

— Но он присылает ей деньги каждый месяц.

— Да. Банковский перевод приходит из Швейцарии. Это вам не поможет. Мне очень жаль. Но так у нас уговорено. Брат не скупится на ее содержание, но и только. Я не знаю, где он находится. И мне вообще не следовало пускать вас к ней. Но мне показалось, что я была резка с вами, когда вы были у нас сегодня утром и притом в явном расстройстве. А ей с утра было легче. Розы так обрадовали ее.

— А чем она больна? — спросила я.

Майра целую минуту смотрела на меня и наконец произнесла:

— Порфирией.

— Но это же… — я прикусила язык.

— Вампиризм? Это вы хотели сказать?

— Да. Простите меня. — Это объясняло и постоянные темные очки, и скверные зубы. Страдающие от этой болезни люди нередко не выносят света.

— Обещайте мне, что не скажете никому. Если вы расскажете это людям, они начнут докучать ей. Это жуткая болезнь, и люди не понимают ее. Эта болезнь их пугает. Они думают, что ей можно заразиться или — того хуже — что по ночам она выходит из дома и сосет кровь у людей и животных. Они всегда старались держать свою болезнь в тайне. Ею болел отец Бренди. Это какое-то ужасное проклятие, легшее на семью. Здесь находится одно из немногих мест, где она может чувствовать себя в уюте. Большую часть года здесь прохладно и часто идут дожди. Если нам придется уехать отсюда, я просто не знаю, где мы смогли бы остановиться.

— Обещаю вам, что ничего и никому не расскажу. И эта болезнь так воздействовала и на ее психику?

— Возможно, — ответила она. — Может быть, и так. Но я всегда считала, что причиной подобного состояния является смерть ее любовника. Она сходила по нему с ума.

— Но что это за жизнь для вас, — посочувствовала я. — Вы можете хоть ненадолго отлучаться из дома?

— Ее брат неплохо платит мне, — ответила Майра, глянув на унылый ландшафт, — однако эти деньги здесь не на что тратить. Если бы камни чего-нибудь стоили, богаче нас не было бы людей в мире, правда? Но теперь вы видели Бренди и понимаете состояние, в котором она находится. Разве могу я оставить ее в таком положении? Моя мать работала на эту семью, на О'Рейли. Так что в известной мере мы с ними в родстве. Вы спрашиваете, выхожу ли я куда-нибудь? Выхожу. Иногда ко мне приходит подруга, — когда ей представляется такая возможность, — и устраивает мне выходной. Но только в последнее время это случается все реже и реже. Поэтому прощайте. Ваше общество было приятным для нас, но я думаю, что вы согласитесь с тем, что возвращаться сюда смысла нет, не так ли?

— Действительно, — согласилась я. — Но все равно спасибо.

— Надеюсь, что ваша подруга сумеет выкарабкаться из своей ситуации.

Я повернулась, чтобы уйти, но тут в голову мне пришел еще один вопрос.

— Но ведь эта болезнь, порфирия, передается по наследству? Ее брат тоже болен ею?

— Да, — ответила она. — Боюсь, что так.

И я представила себе человека, которого приняла за Кроуфорда Лейка в тот первый и единственный раз, когда видела его лично, — загорелого, освещенного солнечными лучами в его римских апартаментах. «Ох, дерьмо», — подумала я.

Глава одиннадцатая Рим

Итак, человек, которого я знала под именем Кроуфорда Лейка, им не являлся. Открытые мной факты просто не допускали другой интерпретации. Нельзя было даже сказать, что они меняют облик ситуации. Изменения следовало назвать куда более глубинными. Трое были мертвы, и по меньшей мере двое из них приняли смерть от чужих рук. Еще одна невинная жертва томилась в тюрьме.

Дорога назад в Италию оказалась невероятно долгой — не в смысле проведенных в дороге часов, а того ментального подтекста, который мне следовало преодолеть. Наиболее благоприятным сценарием являлся тот, в котором Лейк, учитывая свое болезненное состояние, попросил кого-то провести переговоры со мной от его лица. В подобной вполне спокойной версии развития событий Лейк действительно выбрал меня для покупки Беллерофонта, мое участие во всей истории носило исключительно законный характер, а смерти следовало считать жутким совпадением. Однако я не сумела заставить себя долго придерживаться этой версии и скоро впала в душевный мрак и занялась самообвинениями. С какой стати я решила, что такая персона, как Кроуфорд Лейк вообще станет просить меня исполнить для него какое-то дело? Мне не позволили бы даже вынести мусор из его дома, не говоря уже о покупке бронзового коня. Неужели меня подвело тщеславие? Мое место отнюдь не среди людей, подобных Кроуфорду Лейку. Мне просто нравилось думать, что я могу оказаться на таких высотах.

И все же я была осторожной, так ведь? Я спросила его о том, почему именно он обратился ко мне. Ответ гласил, что он искал малоизвестного антиквара и, безусловно, не льстил моему тщеславию. С другой стороны, он похвалил мои деловые и исследовательские способности. Так ли это было ужасно?

Впрочем, дело было не в том, почему я сделала это и почему поверила ему. Важно было другое — почему все это вообще произошло. Была ли это шутка, розыгрыш, сложившийся не так как надо? И кто тогда был шутником? Я не могла представить себе человека, способного на столь причудливую выдумку и к тому же готового на убийство, чтобы защитить свой обман.

А если это хуже, чем шутка? Нет ли здесь преднамеренной попытки каким-либо образом скомпрометировать меня? Но зачем и кому я могу понадобиться? Пусть у меня есть — в компании с бывшим мужем — крохотный магазинчик в Торонто, пусть мое имя иногда попадает в журналы, посвященные дизайну и антиквариату. Чем оно может кого-то заинтересовать? Думать, что кто-либо способен пускаться на подобные хлопоты ради столь ничтожной персоны, как моя собственная, означало впадать в еще большее тщеславие, чем когда я приняла поручение.

Итак, что же делать? Самым разумным выбором было бы просто отправиться домой. Меня ни в чем не обвиняли, никто, по сути дела, не представлял степень моего участия в печальной истории. Я могла в любое время сесть на самолет и уже через двадцать четыре часа оказаться в своем собственном кабинетике, расположенном рядом с торговым залом. Какое-то время мне будет стыдно, но я переживу упреки совести. Жизнь продолжается. Однако из глубин памяти продолжали всплывать воспоминания: Антонио, избавляющий меня в Париже от грабителей, а потом практикующийся в знании английского над бутылкой вина, Лола с кусочком сыра в руках, сидящая на краю моей гостиничной постели и рассказывающая о своей былой любви и о поисках гробницы Ларта Порсены. За ними следовали картины более скорбные: Лола в тюрьме и Антонио, раскачивающийся в петле под ветерком, с навсегда погасшей улыбкой.

И тут внезапно вся моя жалость к себе прошла. Я ощутила истинный гнев. Кто-то выставил меня сущей дурой, и что еще хуже, воспользовался мной в грязной истории. И черт меня побери, если я вдруг решу поджав хвост улизнуть домой, оставив Лолу погибать с голода в тюрьме, а Антонио висеть — в переносном смысле теперь, конечно — на крюке у стены тосканского сельского дома, посреди очаровательного пейзажа! Быть другом это не только радость, но и ответственность, так сказал Антонио. Он был прав.