Читать книгу "Кот, который зверел от красного - Лилиан Джексон Браун"

– Я знаю, она всегда говорила так, но именно туда она и поехала. Там этот чудак Гамильтон. Я думаю, она поехала, чтобы встретиться с ним. Между ними что-то есть, вы знаете. Джой не святая, коли понимаете, о чём речь.

– Тогда почему вы не отправили ей туда одежду – пуф-пуф, – как она просила вас? Зачем вы сожгли её? – Квиллер критически осмотрел трубку. – Что-то не то с этим табаком, – сказал он вслух, а про себя добавил: «Смотри Квилл, ты стоишь на тонком льду».

– Это были вещи, которые ей не нужны, – попытался оправдаться Дэн. – Когда сжигаешь одежду в печи, можно получить особенный эффект. Можно делать всякие штуки, контролируя обжиг… Как вы узнали? – Глаза Дэна приобрели на мгновение стальной оттенок.

– Вы знаете, каковы мы, журналисты, Дэн! Мы всегда шныряем в поисках чего-нибудь. Это наша профессиональная болезнь, – любезно объяснил Квиллер. – У меня есть сыр, хороший рокфор.

– Нет, я наелся. А вы умеете доставать не хуже моей жены. Играете, как собака с костью.

– Не расстраивайтесь. Я ведь просто играю. Вам налить ещё? – Квиллер наполнил ему бокал. – Отлично! Ещё один вопрос. Вы сказали, что никуда не едете, но, по слухам, отправляетесь в Париж.

– Чёрт побери! Ну вы и проныра. – Дэн почесал щеку. – Хикси, верно, проболталась. Мне что-то надо было ей сказать, чтобы отвязаться от неё. Она никак не отстает.

– Но вы действительно собираетесь уехать? У меня есть друг, который хотел бы занять мастерскую, если вы её оставите.

– Между нами, – сказал керамист, понижая голос – я даже не могу этого сделать. Я бы уехал в Калифорнию, если бы мог расторгнуть контракт с Маусом. Но я не хочу ничего говорить, пока окончательно не решу.

– И поэтому вы разбили все эти кувшины и потопили их в реке?

У Дэна отвисла челюсть:

– Что?

– Зелёные и голубые кувшины. Их сияние видно даже с берега. Это, должно быть, живая глазурь.

– А… эти. – Дэн сделал большой глоток. – Они были бракованные. Когда у меня получилась новая глазурь, я попробовал её на кувшинах, которые полопались во время обжига. Зачем их хранить? Я на них экспериментировал.

– А зачем бросать их в реку?

– Вы что, смеётесь? Чтобы сэкономить немного денег. За накопление мусора налагают штрафы. И этот вымогатель Маус заставляет меня платить за отправку мусора.

– Но почему среди ночи? Дэн пожал плечами:

– День или ночь – какая разница? Перед выставкой приходится работать двадцать четыре часа в сутки. Во время обжига через каждые два часа проверять печь… Да кто вы такой? Полицейский, что ли?

– Это моя старая привычка, – сказал Квиллер; лёд становился тоньше. – Когда я вижу, что что-нибудь не вписывается в общую схему, я должен это проверить… Как, например… когда я выписываю чек на семьсот пятьдесят долларов, а кто-то добавляет ещё тысячу. – Он внимательно смотрел на Дэна.

– Что вы имеете в виду?

– Чек, который я дал Джой, чтобы она могла уехать на отдых. Вы обналичили его. Вы должны знать, что я имею в виду. – Квиллер ослабил галстук.

– Да, обналичил, – сказал Дэн. – Но там было тысяча семьсот пятьдесят. Джой срочно уезжала и забыла его. Она бы даже голову свою забыла… Она позвонила из Майами и сказала, что забыла чек на тысячу семьсот пятьдесят долларов. И попросила меня обналичить его и послать ей половину. Она велела использовать остаток на открытие выставки.

– Сегодня утром вы мне сказали, что вечер был финансирован фирмой из Лос-Анджелеса.

– Я хотел скрыть, – сказал Дэн с виноватым видом, – что она дала мне половину денег. Не хотел раздражать вас… Вы уверены, что чек не на тысячу семьсот пятьдесят? Как можно было добавить тысячу?

– Очень просто, – сказал Квиллер, – поставить единицу перед цифрами и тысячу перед словом семьсот.

– Тогда она это и сделала, потому что я этого не делал. Я вам сказал, что она не святая. Если бы вы были женаты на ней пятнадцать лет, вы бы поняли. – Дэн нетерпеливо заерзал в кресле. – Господи, какой же вы проныра. Если бы я не был интеллигентным человеком, я дал бы вам в рожу. Но, чтобы доказать, что между нами нет обид, я хочу подарить вам кое-что. – Он встал. – Я скоро вернусь. А чтобы вы не захотели что-нибудь бросить в мой стакан, пока меня не будет, беру его с собой.

В этот момент Квиллер почувствовал неуверенность. Он выписывал этот чек без очков, очень волновался. Может быть, он сам ошибся. Он ходил по комнате, ожидая Дэна.

– Коко, что ты прячешься? – пробормотал он, обращаясь в сторону книжного шкафа. – Вылезай и поддержи меня.

Ответа не последовало. Но хвост яростно задвигался.

Вскоре вернулся Дэн с двумя кувшинами. Один из них походил на кубическую урну с плоским основанием, другой – на цветочный горшок. Первый был покрыт редкой по красоте красной глазурью.

– Вот, – сказал он, ставя их на стол. – В знак благодарности за то, что вы делаете для меня в газете. Вы сказали, что вам нравится красный. Большой кувшин для вас, а голубой для фотографа. Он хороший парень. Попросите, чтобы он дал мне пару фотографий… Вот, возьмите. Не стесняйтесь.

Квиллер отрицательно покачал головой:

– Мы не можем их принять. Они слишком ценные. – Красные кувшины, как он помнил, оценивались на выставке четырехзначными числами.

– Да что вы, – сказал Дэн, – возьмите. Всю живую глазурь я продал. Люди расхватали всё. У меня такая пачка чеков, что вы бы с ума сошли, увидев её. Сделайте что сможете для меня в газете – и мы квиты.

Дэн ушёл, и Квиллер почувствовал, как у него горит лицо. Ничего у него не получилось. Или он был неправ, или защита Дэна оказалась безукоризненной. Жалкая внешность гончара была обманчива. Она скрывала скользкую натуру. Он был слишком изворотлив.

С полки послышался звук одобрения, и появился кот – сначала гладкий коричневый хвост, потом зад, более светлое тело и коричневая голова. Коко отряхнулся, причесал и пригладил свой мех.

– Я думал, что просчитал все варианты, – сказал ему Квиллер. – Но теперь я вовсе в этом не уверен.

Коко ничего не ответил, спрыгнул со шкафа на кресло, а потом на стол. Он остановился, раздумывая, прежде чем подойти к красной урне. Низко опустив тело, с напряженным хвостом, он, едва дыша, приблизился к ней, словно она была живым существом. Осторожно понюхал поверхность, при этом его усы резко поднялись вверх, нос сморщился, зубы обнажились. Он снова принюхался, издал звук, который начался как далёкий стон и закончился ужасающим воплем.

– Мы оба не можем ошибаться, – сказал Квиллер, – этот человек лжёт. Джой мертва.

СЕМНАДЦАТЬ

Джой ненавидела реки: она боялась их. Теперь и у Квиллера появилось похожее чувство к чёрной воде под окном. Даже Коко шарахался от воды, когда они исследовали пирс. Много лет назад Морт и Элен закончили здесь свои дни, совсем недавно – маленький ребенок, а теперь, может быть, Джой и Уильям. На реку опускался туман. Гудели катера, и сирены на маяке в Плюм-Пойнт стонали как по умершему. Квиллер набрал номер газетного отдела в полиции. И, ожидая, пока позовут ночного дежурного из «Прибоя», размышлял. Живая глазурь была открытием Джой; он сам видел, как Дэн переписывал формулы из её блокнота в свой журнал. Если это было правдой, всё остальное становилось на место: отказ Дэна показать работы перед выставкой, осколки керамики в реке, похожие на то, что делала Джой; единодушное мнение посетителей выставки, что глазурь была слишком хороша для форм, на которые она наложена. И всё-таки Дэну досталась вся слава за живую глазурь. Разве он посмел бы сделать это, если бы Джой была жива?