Читать книгу "Кочевники поневоле - Майк Гелприн"

– А если сейчас? – вскинулся Курт. – Срубить лодку и подтащить на руках на юг – туда, где кончается лёд. И, дождавшись попутного ветра, сразу отплыть, под парусом.

Цвайберг покрутил головой.

– Знаешь, сколько отсюда до ближайшей воды? – спросил он. – Трое суток ходу, если налегке и на лыжах. Да ещё тонкий лёд по пути. Полыньи, там, где проходят течения. Даже если лодку мастерить ближе к воде и потом недели две волоком… Запросто можно угробиться. Не пойду и сыновей не пущу, вы уж не взыщите, парни. А насчёт жены… – Иоганн замялся. – Твоя-то ждёт ли тебя? Тем более, если считает покойником. И потом – женятся на своих, парень. Через неделю начнутся ярмарки, погляди, может, и найдёшь кого по себе. А не найдёшь – у Фрезенбургов три дочери. Да и у нас с Элизабет, – Иоганн бросил взгляд исподлобья на жену, – тоже две. Габби уже пора замуж. Да и Эльза, считай, на выданье. Ладно, молчу, молчу, – отмахнулся он от покрасневшей Лизхен. – В общем, парень, мы тут живём по-простому. Время есть, оглядишься. И об этом своему скажи, русскому. В двух сутках хода на северо-восток лежат острова, где живут его соотечественники. На ярмарке они тоже будут, во множестве.

– Нам надо вернуться обратно, Иоганн, – сказал Курт твёрдо. – Нам обоим.

– Ладно, как знаете. – Цвайберг поднялся. – Поживите у нас, оглядитесь. А там посмотрим, может, и вернёмся к этому разговору.

Двое суток Курт с Ильёй отъедались и отсыпались, отвыкали от набившего оскомину вкуса жареной рыбы. Пили парное овечье молоко, закусывая ядрёными, хрустящими на зубах плодами, которые хозяева называли яблоками и которые на яблоки были вовсе не похожи, так же, как не похожи ни на какие другие фрукты. На третий день помогали мюнхенцам чинить хлев, настилали досками пол, утепляли стены. Под вечер вернулись усталые, дышащие паром с мороза.

– Я вот думаю, – сказал Илья, сбросив с плеч заскорузлый, со свалявшейся овечьей шерстью рабочий тулуп. – Как так вышло, что они живут лучше нас?

– Ты считаешь, лучше? – буркнул Курт.

– Конечно. Я до этого даже не представлял, что может быть какая-то другая жизнь, не кочевая. Что можно жить в доме и не думать о том, что завтра опять в дорогу. И не думать о том, что тебя хотят извести. Получается, что тогда, полтораста лет назад, были люди, сделавшие правильный выбор. Не оставшиеся тащить на шеях июльское ярмо, а пустившиеся в путь в поисках лучшей жизни. И эту жизнь нашедшие. Интересно, что об этом говорят ваши святоши.

– Ничего не говорят, – Курт пожал плечами. – Думаю, что об островитянах попросту никто не знает. Нет, конечно, в лете знать могут. Только нам от этого ни тепло, ни холодно.

– А как же бог? – спросил Илья язвительно. – Он-то наверняка должен был знать. Избранным сыновьям своим эта сволочь велела жить в лете, непокорных низвергла в зиму, так?

– Не богохульствуй, – привычно одёрнул напарника Курт и внезапно сник.

О боге он не думал очень давно, с тех пор, как они на четырёх лодках покинули материк. Даже почти и не вспоминал о нём. Создатель, его заветы, двенадцать месяцев, три из которых были избранными и властвовали, а остальные трудились во благо их – всё это отошло на второй план, а возможно, и дальше, отступило перед необходимостью бороться за жизнь и выжить.

Пора расстаться с иллюзиями, сказал себе Курт. И не прятаться за мифы, созданные умниками, чтобы одурачить глупцов. Бога нет, а если и был когда-то давно, то был он совершенно не таким, каким его представляли пастве. Вместо творца была лишь злая воля, разделившая людей на сильных и слабых, чтобы сильные повелевали слабыми к пущей своей выгоде. И были люди, из-под власти этой воли ускользнувшие, бежавшие от неё и в результате ставшие независимыми. Теперь он оказался среди них и может у них остаться навсегда, забыв то, что было в прошлой жизни, да и эту прошлую жизнь как таковую.

Не может, понял он в следующий миг. Так же, как не смог бросить тогда и оставить умирать Илью, который даже другом ему не был. Не может бросить ставших ему близкими людей.

На следующий день Иоганн сказал, что настало воскресенье, а значит, пришла нужда отстоять утренний молебен и поститься до вечера.

– Молебен? – изумился Курт. – Вы что же, верующие?

– Разумеется, – кивнул Иоганн, – мы добрые христиане. Кирхи, правда, у нас нет, молебен придётся стоять у Фрезенбургов на веранде, но настанет весна, и поплывём на Гамбург, это большой остров отсюда к северу. Там стоит настоящая кирха, и пастор Баум будет читать проповеди и исповедовать.

– Постой, Иоганн, – смутился Курт, – какие проповеди? Ты что же, хочешь сказать, что вы верите в Создателя, разделившего людей на двенадцать месяцев и заповедавшего летним месяцам жить в неге и довольстве, а прочим – трудиться во славу их?

Цвайберг от удивления захлопал глазами.

– Боже, какая дурость, – сказал он, придя в себя. – Это что же, вас мало того, что запрягли как лошадей в ярмо, так ещё и заставили верить в эту ересь? А о настоящем Создателе ты не слыхал? И о Сыне Божьем не ведал?

Курт отрицательно покачал головой.

– И этот твой русский невежественен так же, как ты, и тоже верует в ложного бога?

– Нет. Декабриты вообще ни во что не верят.

– Это ужасно, – вздохнул Иоганн. – Вера побуждает людей жить в мире и согласии друг с другом. И неважно, католик ты или протестант, лютеранин или православный. Бог един для всех. Увы, я не пастор и Слово Божье знаю плохо. Но безверие – это беда, парень. А еретическая вера в ложного бога – тем более. Ничего, настанет весна, я поговорю с пастором Баумом, он…

Иоганн осёкся и замолчал. Весна настанет наверняка, только где будет к тому времени этот парень.

До полудня стояли молебен. Фрезенбург заунывно и неразборчиво бубнил молитву, Курт понял из неё хорошо если десятую часть.

– А я вообще ничего не понимаю, – озорно улыбнулась Габриэла, когда молебен закончился. – Ну и что, понимать не обязательно, надо сердцем чувствовать.

Она внезапно смутилась и убежала. Курт озадаченно посмотрел ей вслед и отправился к поленнице. До вечера, пока продолжался пост, они с Ильёй по очереди кололи дрова. Габриэла, тонкая в кости и лёгкая на ногу, несколько раз пробегала мимо, улыбалась украдкой и прятала взгляд.

На следующий день стали готовиться к ярмарке. Иоганн придирчиво осматривал в погребе припасы. Его сыновья волокли наверх то, что решено было обменять на ярмарке, и сваливали в снег рядом с неуклюжими с виду санями с широкими полозьями. Курт с Ильёй грузили, перевязывали, потом все вместе помогали сложить товар Бурмейстерам и Фрезенбургам.

На следующее утро, с восходом Нце, тронулись. Габриэла и Эльза, меняясь, шли впереди на коротких широких лыжах, мужчины, по очереди впрягшись в постромки, волокли сани.

– Собак бы завести, – мечтательно вздыхал Иоганн. – Можно было бы выменять на ярмарке щенков. Тогда бы и сани на себе тягать не пришлось. Жаль, жрут много, сволочи. А некоторые наши, кто побогаче, держат псов. И венгры держат, почти все. И болгары. У них там охота хорошая. К нам заплывают только моржи, а севернее всякое морское зверьё водится.