Читать книгу "Птицы, звери и родственники - Джеральд Даррелл"

, подновляет фигурки и повторяет кое-что из вульгарных шуток и непристойностей означенного героя, вызывая хихиканье красивых молодых женщин, помешивающих варево в котлах или что-то вяжущих где-нибудь в тенечке.

Мне всегда хотелось сдружиться с цыганами, но они – осторожный и недоверчивый народ – едва терпели греков.

Моя же выгоревшая добела на солнце копна волос и голубые глаза автоматически вызывали у них подозрение, и хотя цыгане и разрешали мне бывать у них в таборе, но никогда не шли на контакт – в отличие от крестьян, с охотой рассказывавших о своей личной жизни и чаяниях. Однако именно цыгане оказались, хоть и косвенно, виновниками переполоха в нашем семействе. На этот раз я был совершенно ни при чем.

… Близился к концу необыкновенно жаркий летний день. Мы с Роджером устали как собаки, преследуя крупную и очень возмущенную змею вдоль разрушенной каменной стены. Но стоило нам преодолеть одну часть стены, как эта тварь благополучно переползала на другую. В конце концов мы вынуждены были признать свое поражение и теперь, взмокшие, запыленные и изнывающие от жажды, топали восвояси. У меня была только одна мечта – напиться чаю. За поворотом открылась небольшая долина, и тут я увидел человека, чем-то похожего на необыкновенно большую собаку. Я подошел поближе, пригляделся – и не поверил глазам своим: с человеком был медведь. Я так удивился, что невольно вскрикнул.

Медведь встал на задние лапы и повернулся ко мне. Человек тоже повернул голову. Оба с мгновение вглядывались в меня, а затем человек помахал рукой, как бы приветствуя случайного встречного, и продолжил раскладывать под оливой свои пожитки, а медведь вновь уселся на корточки и стал с интересом наблюдать за своим хозяином.

Преисполненный волненья, я сбежал вниз с холма. Я слышал, что в Греции есть танцующие медведи, но видеть их еще не доводилось. Упустить такую возможность было никак нельзя. Подбежав поближе, я громко поздоровался, и хозяин медведя, оторвавшись от своего занятия, ответил мне довольно вежливо. Я понял, что это – настоящий цыган: темные жгучие глаза, иссиня-черные волосы; но выглядел он более респектабельно, чем большинство его соплеменников: на нем был аккуратно починенный костюм и даже ботинки, что в те годы являлось знаком отличия даже среди земледельческого населения острова.

Я спросил, можно ли подойти поближе без риска для жизни, – медведь хотя и был в кожаном наморднике, но не был привязан.

– Да, подходи, – сказал человек. – Павло не тронет. Только оставь собаку.

Я взглянул на Роджера и увидел, что пес хоть и храбрится, но вид медведя ему явно не нравится и остается он со мной только из чувства долга. Когда я приказал ему отправляться домой, Роджер посмотрел на меня благодарным взглядом и, напустив на себя безразличный вид, неспешно потрусил вверх по склону холма. Несмотря на уверения цыгана, что Павло совершенно безобиден, я все же подошел с опаскою, так как зверь, хотя был еще молодой, когда становился на задние лапы, оказывался на добрый фут выше меня, а каждая из его широких мохнатых лап была вооружена устрашающим набором блестящих когтей, которые он, чего доброго, мог пустить в ход. Сидя на корточках, зверь смотрел на меня маленькими мигающими карими глазками, мягко дыша – точь-в-точь живая груда косматых морских водорослей. И тут я подумал, что это самый желанный из всех когда-либо приглянувшихся мне зверей, и, ходя вокруг него и рассматривая во всех возможных ракурсах, я любовался его совершенством.

Я засыпал хозяина медведя кучей вопросов: сколько ему лет? Где он его раздобыл? Что он делает?

– Танцует, – сказал цыган, откровенно забавляясь моим восторгом, – и этим зарабатывает себе и мне на жизнь. Сейчас покажу.

Он взял палку, на конце которой был небольшой крючок, и вдел его в кольцо кожане; о намордника.

– Пойдем потанцуем с папочкой.

Быстрым движением мишка поднялся на задние лапы. Хозяин щелкнул пальцами и засвистел жалостливую мелодию, притопывая ногами в такт; за ним в пляс пошел и медведь. Зверь и человек прошлись в медленном, величавом менуэте среди голубых, как молния, чертополохов и высохших стеблей златоцветника. Я готов был смотреть на них целую вечность. Когда цыган кончил свою грустную песнь, мишка привычно опустился на все четыре лапы и чихнул.

– Браво! – тихо сказал цыган. – Браво! Я в восторге захлопал в ладоши.

– Никогда еще, – сказал я, ничуть не кривя душой, – я не видел ни такого прекрасного танца, ни такого совершенного танцовщика, как Павло. А погладить его можно?

– С ним можно делать что хочешь, – посмеиваясь, сказал цыган и вынул крючок из намордника, – он такой дурачок, что не тронет даже разбойника, если тому взбредет в голову отнять у него еду.

В подтверждение своих слов он принялся чесать зверю спину, а мишка, вытянув морду к небу, принялся тихонько урчать от удовольствия, а затем блаженно опустился на землю и распластался, словно ковер из медвежьей шкуры.

– Любит, когда его щекочут, – сказал цыган. – Можешь пощекотать.

Следующие полчаса были для меня величайшим счастьем. Я почесывал зверя, а тот мурлыкал от наслаждения. Я рассматривал его огромные когти, уши и крохотные глазки, а он лежал и позволял делать с собой все что угодно, будто спал. Прижавшись к его теплому телу, я разговаривал с хозяином, а между тем в голове моей зрел дерзкий план. Зверь должен стать моим! Собаки и другие животные быстро привыкнут к нему, а мы с ним сможем вальсировать на склонах холмов. Я уверил себя, что домашние будут в восторге от приобретения столь разумного питомца. Но прежде чем начать торговаться, нужно было соответствующим образом настроить хозяина. Торговаться со здешними крестьянами мне уже приходилось – по опыту знаю, дело это долгое и утомительное, и разговор обычно проходит на повышенных тонах. Но вот цыган… Уж кого-кого, а их не надо учить коммерции! Этот цыган казался не столь молчаливым и замкнутым, как другие его соплеменники; я принял это за добрый знак и спросил, откуда он.

– Издалёка, издалёка, – ответил цыган, накрывая свои пожитки старым куском брезента и вытряхивая ветхие одеяла, которые, очевидно, служили ему постелью, – я высадился на берег в Лефкими прошлой ночью, а досюда шли пешком – Павло, я да еще Голова. А что делать? Нас с Павло не пускают в автобусы – боятся. Вот мы и не спали прошлую ночь. Зато теперь мы тут выспимся, а завтра добредем до города.

Заинтригованный, я спросил, как понимать его слова «Павло, я да еще голова».

– Моя Голова, конечно, – посмеиваясь, ответил цыган. – Моя маленькая Говорящая Голова, – и, взяв палку, на которой он водил медведя, шлепнул ею по куче барахла, накрытого брезентом.

Я откопал в кармане шорт остатки растаявшего шоколадного батончика и принялся угощать своего нового четвероногого друга, который, слизывая каждый кусочек, стонал от удовольствия и пускал слюни. Я сказал цыгану, что не понимаю, о чем речь. Тот сел передо мной на корточки и закурил папиросу, уставившись на меня своими темными глазами, недружелюбными, как у ящерицы.