Читать книгу "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский"

одновременно с подъемом авторитета советских представителей вместе с опытом полковника Энгельгардта, который видел, как издаваемые им различные постановления и приказы сопровождались такими же мерами со стороны Совета, показывает, что все организации, порожденные Революцией, прибегали к одним и тем же мерам и что результат был разным только потому, что влияние думских организаций упало в ходе революционного развития до нуля, в то время как влияние Советов возрастало до точки кипения.

Сохранение на фронте института комиссаров Совета было также недопустимо, ибо при сложившихся отношениях между рядовыми и офицерами на комиссаров летом 1917 г. ложилась и вовсе слишком большая ответственность. По этой причине этих комиссаров нужно было сделать ответственными, находясь на фронте, непосредственно перед правительством. Это стало фактом, когда я принял военный портфель.

Наконец, в первые же дни моей работы военным министром я остановил поток революционных реформ, исходивший от комиссии генерала Поливанова, простым путем ее роспуска.

Дальнейшая моя работа в военном и морском министерстве заключалась в постепенной ликвидации «революционных» мероприятий генерала Поливанова. С начала мая армия стала постепенно возвращаться к нормальному боевому порядку.

На первый взгляд мой «консерватизм», наталкивающийся на «радикализм» Гучкова, может показаться парадоксальным. Как для представителя левых, для меня было бы нормальной процедурой проводить радикальную политику. Но то, что может показаться ненормальным в нормальных условиях, в ненормальной революционной ситуации становится нормальным развитием событий. Мое поступление в военное министерство ознаменовало окончание периода разрушения и начало периода строительства не только в армии, но и в стране в целом.

Все мои первоначальные меры были предприняты только с целью расчистить поле для моей основной деятельности, вызвать резкое изменение отношения и настроения в армии. Это требовало моего присутствия на фронте, а не в Петрограде. С первого дня моего назначения военным министром и до вступления в должность министра-председателя, после первого большевистского восстания, 3–7 июля, я проводил большую часть своего времени на различных участках фронта, не принимая участия, во время кратких возвращениях в Петроград, в работе Временного правительства по внутренним делам.

Сейчас модно не только в консервативных, но и в большевистских кругах иронически именовать меня «главным увещевателем».

Я не вижу ничего предосудительного, смешного или оскорбительного в этом термине. Ибо, если бы я был вынужден неделями посвящать себя инспектированию армии за армией, корпуса за корпусом и дивизии за дивизией, если бы вдобавок к постоянной работе военного министра на фронте я был бы вынужден тратить время впустую. в беседах с солдатами и в выступлениях перед многотысячным войском я делал это не по своей воле, а по настойчивым, а иногда и слезливым требованиям главнокомандующих.

Мне особенно запомнился случай на Галицком фронте, в районе 11-й армии, с одной гвардейской дивизией. Надежды на то что дивизию удастся привести в чувство не было. Требовалось не убеждение, а применение вооруженной силы. Осмотрев соседнюю дивизию и обратившись к войскам, я наотрез отказался от посещения этой дивизии, понимая, что вступать в дискуссии с ее большевистскими агитаторами было бы напрасной тратой времени. Старый, седой генерал, командир дивизии, приехавший пригласить меня в гости к своему командованию, потерял всякое самообладание, побледнел и задрожал.

— Господин министр, — взмолился он, — если вы не придете, они скажут, что это моя вина. Тогда мне не жить. Ради бога, приходите к нам.

Что мне оставалось делать, учитывая мою «слабость» и «безволие»? Естественно, я посетил безнадежно зараженную дивизию и в интересах безопасности командиров обратился к войскам, вполне сознавая бесполезность своих усилий в данном случае. Через несколько дней комиссар военного министра, прикомандированный к дивизии, был вынужден применить силу для ее роспуска, что и следовало сделать с самого начала.

Несомненно, положение командиров на фронте было совершенно невыносимым — командовать войсками, потеряв способность командовать; готовить солдатскую массу к действию в то время, когда всякая такая подготовка расценивалась солдатами чуть ли не как «измена новому порядку» и как «контрреволюция»; быть вынужденным терпеть поток ядовитой большевистской клеветы; почувствовать подозрительность представителей советской демократии — всего этого было достаточно, чтобы расшатать равновесие и вывести из себя любого человека. Добавьте к этому тот факт, что весной 1917 г. русское офицерство уже было сломлено и искалечено тремя годами ожесточенных, безуспешных боев, и вы получите некоторое представление о положении дел.

Революция повернулась спиной к кадровым офицерам. Возможно, это было исторически неизбежно, но чрезвычайно трагично для тех, кто был вынужден это пережить. И это, несомненно, оказало фатальное влияние на развитие событий Революции. Подавляющее большинство российского офицерства не принимало участия в подготовке Революции. Революционная буря застала их врасплох в большей степени, чем тех штатских, которые хоть в какой-то мере были способны чувствовать политические и социальные настроения страны. Но, как я уже сказал, психологически офицеры были готовы к разрыву с династией. По этой причине, хотя они и не приветствовали новое положение с радостью, но приняли его, во всяком случае, без сопротивления. Однако вскоре после этого каждый офицер прошел через то, что было повторением духовной трагедии Гучкова и его ближайших помощников. Было, однако, одно отличие, а именно — недоверие войск в окопах к своим офицерам выражалось не в резолюциях и заявлениях, а очень часто в прямых, жестоких и унизительных действиях.

Упав духом, как говаривал генерал Брусилов, вдруг заметив в солдате странное и даже враждебное существо, офицеры обратились за помощью к гражданскому тылу, надеясь найти там новую дорогу к солдатской душе.

Не раз я получал от различных командующих генералов срочные телеграммы с просьбой прислать в его войска комиссара, предпочтительно из числа бывших «политических преступников», которых нельзя было бы заподозрить в «контрреволюционных замыслах», даже когда они требовали бы восстановления дисциплины и призыва войска к действию.

Глава VIII

Первые поездки на фронт

После непродолжительных поездок на Кавказский фронт в самом начале войны и на Западный фронт в 1915 г. я вновь увидел армию в мае 1917 г. Отстроив в некоторой степени министерский аппарат и реорганизовав управление Петроградским военным округом, 7 мая я выехал в Галицию на Юго-Западный фронт, которым командовал генерал Брусилов.

Этот фронт после революционного взрыва сохранился лучше, чем какой-либо другой, но и здесь видна была ужасная картина разложения. Казалось, армия забыла врага и повернулась лицом внутрь страны, все ее внимание было приковано к тому, что там происходило.

Не было слышно ни треска пулеметов, ни артиллерийской канонады. Окопы были пусты. Вся подготовительная работа к наступательным операциям была прекращена. Тысячи неопрятных солдат посвящали свое время бесконечным митингам. Большинство офицеров выглядели совершенно сбитыми