Читать книгу "Отрешись от страха. Воспоминания историка - Александр Моисеевич Некрич"

дополнительного труда. Собственно партийная элита выступала против принципа социализма «от каждого по его способностям, каждому по его труду» за свой собственный принцип «и не по труду, и не по способностям».

Мы отстояли тогда право на внеплановые работы. Однако в последние годы этот аспект приобрел совершенно иной характер — характер ущемления прав, гарантированных Конституцией СССР.

Обеспокоенная тем, что в печати появляются книги и статьи сотрудников Института, отклоняющиеся от ортодоксальной линии, дирекция нашего Института истории еще во времена Хвостова (очевидно, в 1966 году) издала приказ, обязывающий научных сотрудников не только ставить в известность дирекцию о внеплановых работах, но и получать разрешение на их опубликование. Нетрудно понять, что такое требование было ничем иным, как попыткой установить своеобразный «контроль над мыслями». Некоторые научные сотрудники в своих печатных работах, особенно в статьях в литературных журналах, находили отдушину, чтобы высказывать соображения и идеи, противоречащие официальной конформистской линии, и тем самым вызывали «смущение в умах» читателей и коллег. Таковы были статьи Е. Плимака в «Новом мире» относительно якобинской диктатуры. Такова была серия статей Г. Лисичкина об экономике советского сельского хозяйства, не говоря уже о зловредной книжке А. Некрича «1941, 22 июня». Требование к сотрудникам Института просить у дирекции разрешение на опубликование работ, выполненных во внеслужебное время, фактически было очередной попыткой усилить своего рода «крепостную зависимость» научного сотрудника от власти. С точки зрения юридической этот приказ находился в вопиющем противоречии с Конституцией СССР, провозглашающей для граждан СССР основные демократические свободы, и с Трудовым законодательством СССР, которое не дает никаких прав администрации учреждения контролировать нерабочее время сотрудника.

Сотрудники громко роптали... в коридорах, но никто не осмеливался выступить против этого приказа открыто.

Вскоре после смерти Сталина началась удивительная метаморфоза в отношении читателей к произведениям историков. Люди хотели знать правду о недавнем прошлом своей страны, да и о давнем тоже. Они обращались к книгам историков, но не находили ответа на свои вопросы. Почти на всех без исключения работах историков стояла невытравимая печать сталинского режима. Тысячи и тысячи экземпляров книг в области гуманитарных наук скопились в магазинах, на книжных складах. Никто не хотел их покупать. Тогда издательства начали уничтожать книги, рвать их, отправлять на бумажные фабрики для вторичного производства. Это происходило в то самое время, когда в Советском Союзе ощущался не только книжный «голод», но и бумажный. Не хватало бумаги. Потребность в книгах была такая, что люди простаивали по нескольку дней в очередях, чтобы оформить подписку на собрание сочинений Л. Толстого, Чехова, Бальзака, Шекспира, Хемингуэя. Бумаги явно не хватало, но в то же время Издательства политической литературы продолжали печатать миллионными тиражами литературу по марксистскому просвещению, при чтении которой люди засыпали или впадали в состояние уныния. Читатель жаждал удобочитаемых, ясных книг по истории своей страны. Время от времени созывались совещания с одним-единственным вопросом: как добиться того, чтобы читатель принимал, покупал книги историков. Создавались серии научно-популярной литературы, однако качество работ оставалось по-прежнему низким. Одним из эпизодов этих перипетий, диалога между авторами и читателями была дискуссия в «Литературной газете», опубликовавшей 4 февраля 1961 года статью В. М. Турока «Историк и читатель». Целью статьи было привлечь внимание общественности к положению в исторической науке и, в частности, к засорению ее паразитирующими элементами, которые ее компрометировали и мешали ее развитию. Однако реализовать такую идею статьи было фактически невозможно. Обычно под проблемными статьями ставились подписи академика или группы академиков, предварительно статья одобрялась «вышестоящими инстанциями». Анализ же состояния исторической науки, исходящий от частного лица, беспартийного историка, каковым был В. М. Турок, не имел никаких шансов на опубликование. Не оставалось ничего другого, как избрать темой статьи безобидный, казалось, тезис о роли стиля в историческом сочинении, хотя, разумеется, не этот тезис был стержнем статьи.

Основная мысль В. М. Турока была сформулирована таким образом: «Только проверка временем и типографским станком, а не ученым званием и титулом может оповестить о рождении нового ученого... Нужно давать дорогу кадрам, которые способны воспринимать и развивать новые методы и новые мысли в своей работе и заменять тех, кто не в состоянии делать что-либо ценное». В качестве примера случайных людей в науке Турок назвал ряд сотрудников Института истории. Один из них начал свою карьеру в конце 30-х годов в органах партийного контроля, во время войны был сотрудником контрразведки СМЕРШ, а затем попал на дипломатическую работу. Ему пришлось покинуть это поприще из-за пьяного дебоша, учиненного им в бытность генеральным консулом в одной приморской дружественной стране. Тогда он уже далеко не в юном возрасте поступил в аспирантуру Института истории, с трудом защитил кандидатскую диссертацию и все же был оставлен в штате Института. Злые языки говорили, что он был оставлен, так как громогласно заявил как-то, что за заработную плату младшего научного сотрудника готов учинить разгром любой работы любого сотрудника. Дирекции Института откровенность Л. понравилась: такие люди всегда нужны. Так Л. стал сотрудником академического института. Но он был, конечно, не единственным представителем мощной когорты бездельников, сплоченно выступавшей в Институте истории в те годы...

Западному читателю трудно понять реакцию, вызванную опубликованием статьи Турока, ибо в западных странах публикация критических статей связана со свободой печати и является делом обыденным, рутинным. В Советском же Союзе это подобно взрыву бомбы.

И действительно, «бомба», которую взорвал беспартийный историк Турок, вызвала переполох и сумятицу в Институте. Директор Института В. М. Хвостов, воспринимавший любую критику Института как личный выпад против него самого, немедленно отправился к главному редактору «Литературной газеты» В. И. Косолапову и заявил ему, что опубликование статьи является ошибкой редакции, так как автор статьи никакой не историк (!), числится на очень скверном счету и известен своими анти (какими-то) взглядами. Главный редактор был несколько смущен этой историей, чуть-чуть напуган и обещал разобраться. Прежде всего он вызвал сотрудника редакции, ответственного за опубликование статьи, и учинил ему разнос. Но на счастье этого сотрудника, а также на счастье Турока, как раз в это время вышел в свет очередной номер журнала «Новая и новейшая история», в котором был помещен рекламный анонс на будущий год для сведения подписчиков журнала. В анонсе были названы известные историки, чьи статьи будут напечатаны в будущем году. Среди них были имена В. М. Турока и директора института В. М. Хвостова... По иронии судьбы, а также вследствие порядка букв в русском алфавите, оба имени следовали один за другим: сначала Турок, а затем уже Хвостов. Главный редактор газеты Косолапов успокоился,