Читать книгу "Гарем Ивана Грозного - Елена Арсеньева"

Рождение Федора не только порадовало несказанно АнастасиюРомановну (накануне видела она во сне незабвенного Митеньку, который ласковоулыбался ей из-за белого облачка и утешал: «Не горюй по мне, матушка, скоро я ктебе вернусь!»), но и наполнило царя особенным ощущением уверенности. Как бытам ни было и что бы теперь ни случилось с одним сыном, у него останетсявторой. Все же мысль о том, что на русский престол может забраться с ногамикнязь Старицкий, немало точила Ивана Васильевича! С течением времени он всеопределеннее понимал, что сотворил по наущению советников немалую глупость,назначив первых врагов своими душеприказчиками и заступниками своей семьи, апотому втихомолку только и искал случая, чтобы показать Адашеву и Сильвестру,кто все же хозяин в Кремле и во всей Руси.

Случаем таким стала ливонская война.

* * *

Иван Васильевич дал поручение немцу Гансу Шлитте набрать вЕвропе опытных мастеров, врачей, техников для Москвы. Шлитте собрал 123человека, но в Любеке он и его спутники были задержаны и посажены под стражу.Оказалось, что ливонцы настоятельно просили не пропускать в Москву иноземныхмастеров. Они уверяли, что если просвещение проникнет в Москву, то великаяопасность угрожает не одной Ливонии, а всему немецкому народу да и всей Европе!Швеция поддерживала Ливонию в недружелюбности и постоянно встревала впоземельные споры с Псковом и Новгородом.

У Ивана Васильевича давно чесались руки проучить Стекольну(так он в злости называл Стокгольм) и Ливонский орден, который не пропускалРусь к новым северным землям и к морю. Казалось, решение о походе на Ливониюпринято, однако Сильвестр и Адашев с Курбским да Курлятевым-Оболенским легликостьми, чтобы переубедить царя.

– Ты, царь, чрезмерно возгордился легкими успехами подКазанью, коли дерзаешь идти воевать, не уничтожив в тылу своем опасного врага,– твердили они в один голос. – Гляди, как бы твоя алчность не навлекла на тебябольшую беду. Прежде чем идти воевать Ливонию, надо покорить Крым и, довершивначатое под стенами Казани, до конца уничтожить татарское разбойничье гнездо!

Для Анастасии эти намерения были как нож острый. Она знала:в Ливонский поход царь отправит своих воевод (Курбского, Шуйского, Басманова,Данилу Адашева), а в далекий Крым сам поведет войско, как водил на Казань.Опять расставаться с ним? Опять ночей не спать в страхе за него – и, значит, засебя и детей? Князь-то Старицкий небось по обычаю своему занеможет, отсидитсяза мамушкиным подолом… Всю силу своей любви и влияния на мужа Анастасияупотребила для того, чтобы втихомолку куковать по ночам: нельзя, неразумнотащиться в Дикую степь! Слишком сильный противник – крымчаки. Ничего эта войнане даст Руси, кроме лишней траты сил и расхода человеческих жизней! ДляАнастасии, конечно, имела значение только одна-разъединственная жизнь – еемужа…

Порою царице становилось жаль государя. Он был мастеромбыстрых, порою мгновенных решений, но там, где требовалось долго взвешивать заи против, невольно уподоблялся остановившемуся маятнику, не знающему, в которуюсторону качнуться, – вправо или влево. В палатах жены Иван Васильевич былуверен в своей правоте: надо идти на Ливонию! Но стоило поговорить с«избранными», как ореол покорителя злокозненного крымского хана начиналгрезиться ему, да так явственно, что блеск его застил глаза.

Строго говоря, это была не столько борьба Ивана Васильевичас самим собой, сколько скрытная, темная, ожесточенная борьба царицы и«избранных» за душу государя.

В эти дни колебаний и метаний к Анастасии Романовне явиласьнеожиданная гостья.

* * *

Привела ее с собой княгиня Юлиания. Вокруг нее вечно вилосьмножество чернорясниц, и когда Анастасия увидела в своей светлице Юлианию рядомс высокой худощавой женщиной, одетой в черное, то решила, что ее невесткапривела очередную монашенку. Известно ведь, сколь искусны в вышиваниимонастырские затворницы. Анастасия всегда радовалась случаю поговорить с ними иузнать что-то новое о глади или вышиванье высоким швом, сканью, звездками, впетлю, в кружки, в цепки, в вязь, в клопец – и прочих таких же премудростях.Однако вскоре она разглядела, что незнакомка облачена не в монашеское, а вовдовье одеяние – пусть и очень скромное, однако из самого лучшего и дорогогосукна, как у знатной боярыни, вдобавок расшитое гагатом и черным бисером, средикоторого скромно проблескивали серебряные нити такой тончайшей вышивки, чтолетник казался слегка подернутым инеем.

Залюбовавшись редким мастерством, с которым была исполненавышивка, Анастасия не сразу взглянула в лицо гостьи, а когда поглядела, тоочень удивилась: черные глаза женщины почему-то заплыли слезами. А, так эточелобитчица!

– Не кручинься, милая сударыня, – ласково сказала Анастасия.– Скажи мне твою беду, а уж я погляжу, нельзя ли помочь.

– Матушка-царица… – пробормотала женщина, а потом,всхлипнув, вдруг оглянулась, как бы проверяя, не подслушивает ли кто, ивыдохнула едва слышно: – Стася! Ты меня не узнаешь?

– Магдалена? Маша?!

У Анастасии тоже высекло на миг слезы, но она тотчассморгнула их досадливо и уставилась на бывшую подружку. Магдалена попыталасьбыло пасть к ногам, однако царица удержала ее, и обе так и замерли, не сводяглаз друг с друга. Анастасии почудилось, будто они с Магдаленой, какпридирчивые дьяки, наводят счет урону, который причинен хозяйству и имуществунеким стихийным бедствием. Вот крышу слегка потрепало, окошки повыбило дапокосилась дверь. Ну и обмело замазку со стен, и пол просел… Плохи дела!

У Магдалены жгуче-черные очи окружены темнеющими,провалившимися подглазьями, что придает ей не то весьма печальный, не тоосуждающий вид. Нос на похудевшем лице чудится слишком большим, щеки запали.Кожа приняла желтоватый оттенок. Но по-прежнему нарядны длинные ресницы,по-прежнему свежи губы… что такое? Анастасия не поверила своим глазам: губы-тоу Магдалены напомажены! Пусть и самую чуточку, а тронуты алым! И сразу такостро, так пряно вспомнилась их последняя встреча, их спор над уборным ларцомНасти Захарьиной, что царица снова вздрогнула от непрошеных слез.

Словно прочитав ее мысли, бывшая подруга смущенноулыбнулась:

– О, время всех нас учит, всех…

И опять наступило неловкое, молчаливое взаимное созерцание.Теперь черные глаза Магдалены бегали по лицу Анастасии, и та невольновздрагивала, будто эти взгляды были осязаемы и даже имели мохнатые щекочущиелапки, в точности как у бабочек.