Читать книгу "Кожа времени. Книга перемен - Александр Генис"

Упрощая сюжет, как это любят делать поклонники президента, предвыборную борьбу можно, как в шахматах, свести к соперничеству безусловно белых с условно черными. Трамп навязал политический дискурс, в рамках которого раса либо определяет проблему, либо создает для нее контекст. Он заманил противников в ловушку и вынудил их играть по выдуманным им правилам. Ругаясь с президентом, демократы уже самим фактом постоянной полемики невольно соглашаются с безумной предпосылкой: главная проблема нынешней Америки — отношения между расами. Как будто не было Гражданской войны, Мартина Лютера Кинга и Барака Обамы, за которого дважды голосовала не меньшая, как за Трампа, а бо́льшая часть избирателей.

Сам я стою на запрещенной теперь обеими партиями позиции расового дальтонизма: «черного и белого не называть». Среди прочего это значит, что Обама был не чернокожим президентом, а президентом, оказавшимся чернокожим. Это тонкое семантическое различие отлично улавливает привыкшее к недосказанности американское ухо. Оно-то и привело Обаму в Белый дом. Американцы голосовали за него, потому что он принципиально отказывался отличать белое от черного. Трамп стал президентом потому, что на этом настаивает. И это тоже успешная тактика — сталкивать одних с другими и заставлять обе стороны вести себя, как в осаде или в засаде.

Навязывая битву на удобном для него поле боя, президент тщательно следит за бурей вызванных им скандалов, и как только про один забывают, он пускает в ход новое оскорбление. То достается ретивой квадриге амазонок из левого крыла демократической партии, то целым странам, которые он именует «дерьмовыми», то одному отдельно взятому городу — Балтимору. Не важно, против кого направлен гневный твит из Белого дома. Важно, чтобы не уменьшался градус накала в том споре, что подспудно тлеет под ненадежным защитным слоем политической корректности.

Расовые разборки отвлекают врагов президента и прибавляют ему поклонников. Зная это, Трамп не боится прослыть расистом. Если он и огрызается, когда его так зовут, то лишь для виду. На самом деле это выгодно: говорить то, что никто не смеет, но многие хотели бы, — чтобы узнать ответы на вопросы, которые вслух не задают.

— Останется ли Америка белой, если мы отдадим ее понаехавшим?

— Нужен ли нам Вашингтон, если он раздает наши налоги меньшинствам, которые их не платят?

— Согласны ли вы содержать за свой счет неимущих только потому, что они неимущие?

Трамп не отвечает и не спрашивает, но он создает условия, при которых все себя чувствуют обиженными и обойденными, как это бывает со странами, проигравшими войну.

Расизм, однако, столь опасная тема, что к ней страшно подступиться. Поколение за поколением приучались об этом не говорить даже наедине с собой. Чтобы обойти это препятствие, более робкие, чем президент, трамписты пытаются вновь ввести в оборот концепцию «Америка для американцев», надеясь отсечь всех, кого они таковыми не считают. Но тут-то, как всегда это бывает с национальным вопросом, и начинаются неразрешимые трудности.

Когда Трамп объявил, что критикам Америки лучше из нее валить туда, откуда приехали, даже если они ниоткуда не приезжали, я вспомнил, что уже слышал такое.

— Love it or leave it, — гласил популярный лозунг рейгановской эпохи, который я переводил на родной язык советской идиомой «родина тебе всё дала…».

Ни там, ни здесь, ни тогда, ни сейчас мне не казалась убедительной эта трактовка национал-патриотической проблемы. Возможно, потому, что сам твердо не знаю, кто я такой.

Недавно мне довелось попасть на публичную дискуссию, где наши соотечественники в Нью-Йорке обсуждали проблемы эмиграции. Сперва (видимо, для того, чтобы убедиться, что в зале нет посторонних) организаторы попросили откликнуться тех, кто считает себя американцем. Среди сотни поднятых рук не было только моей. За сорок лет жизни в этой стране я все еще не выяснил, что такое американец. Тем-то Новый Свет и отличается от Старого, что в нем не работает прежнее определение национальности. Можно быть французом или итальянцем, но американцем надо (или не надо) стать.

— Кто такие американцы? — замучившись с этой проблемой, спросил я директора Музея эмиграции на Эллис-Айленде, расположенного за спиной статуи Свободы.

— Граждане этой страны, откуда бы они в нее ни приехали.

— А если их приедет столько, что эта страна начнет говорить на китайском или испанском, — упорствовал я, — она все равно будет Америкой?

— Конечно, — не смутился мой терпеливый собеседник, — до тех пор, пока ее будет объединять конституция; именно она, а не кровь, язык и почва производит на свет американцев.

Эта могучая и странная концепция всегда работала с переменным успехом и требовала постоянных уточнений. Сто лет назад, когда на страну обрушилось нашествие миллионов эмигрантов, повсюду устраивались Курсы начинающего американца. На них особые наставники окунали пришельцев в кипящий котел и переплавляли их в местных. Но и тогда никто толком не знал, каким должен быть конечный результат.

Сегодня об этом известно еще меньше. Несмотря на то что этим теперь активно занимается особая «политика идентичности», которая погружает нас в пучину сомнения и переносит в зыбкий мир неопределенности, где исчезают любые твердые различия. Включая пол, что отражается на табличках в туалетах. В одном публичном месте я их насчитал четыре, в другом — одну, зато на ней были схематически изображены мужчина, женщина и динозавр.

То, что теперь называется «гендерной неопределенностью», задевает не только тех, кого касается. Когда автор великолепного травелога «Pax Britannica» (не дождусь русского перевода) Джеймс Моррис стал дамой, она объяснилась с читателями следующим образом: «Для меня пол не фундаментальная физиологическая данность, а мелодия, которую я слышу внутри себя». Я прислушался, но ничего не услышал.

Великая мечта ЕС вела к тому, чтобы впервые в истории континента вырастить народ под названием «европейцы». Глобализм хотел если не упразднить графу «Национальность» вовсе, то свести ее к декоративным особенностям народных промыслов и региональных рецептов. Из этого ничего не вышло — то ли пока, то ли совсем. Старый национализм с новой энергией вернулся в каждую страну по отдельности. Свое оказалось сильнее универсального, ностальгия дороже утопии, и Соединенные Штаты Европы всё еще не могут повторить успех своего прототипа.

Сегодня и Америка с помощью Трампа пытается выдать себя за обыкновенную страну, где живут американцы. Но в Америке у всех (кроме индейцев) не одна, а две национальности. Одна — американская — определяется паспортом и нужна только за границей, другая — изобилует дефисами и связана с семейными преданиями. Каждый тут принадлежит к гибридным национальностям, которые иногда увязывает в один союз религия — итальянцы и поляки, а иногда нет — ирландцы и евреи. На простой вопрос о национальности в Америке никто не отвечает просто, и вы можете провести нескучный час на любой вечеринке, выслушивая цветастую фамильную историю.

Я это и по себе знаю, когда объясняю, что жена у меня латвийка, хоть и не латышка, брат с Украины, сам я из России, а все вместе мы принадлежали к советской национальности, которая, как это случилось с древними римлянами, исчезла с лица земли, но, по мнению некоторых, не совсем. Обычно на этом месте от меня отходят даже любознательные. И я их не берусь осуждать. Национальность — слишком сложная, часто болезненная, а по-моему, и бессмысленная категория, чтобы ее определять и ею пользоваться.