Читать книгу "Плата за обман - Анна и Петр Владимирские"

Вера, как всякий хороший врач, могла найти убедительные слова, даже если сама не совсем была с этими словами согласна. Просто Лида нуждалась именно в таких аргументах.

Наступила пауза, каждая женщина думала о своем. Вера первая нарушила молчание.

— Ты действительно хочешь, чтоб я помогла тебе? Тогда будешь делать все, что я скажу, и не более того. Ничего плохого с Соней не случится. Запомни это твердо. Собак у известных людей воруют для того, чтоб потом продать их владельцам. Понимаешь? Наберись терпения, скорее всего, уже сегодня тебе позвонит вор и предложит выкупить собаку за деньги. В крайнем случае — завтра. А сейчас у меня аппетит разыгрался. Поможешь приготовить что-нибудь? Нужно поужинать.

— Да-да, конечно, помогу. — Лида уже полностью взяла себя в руки.

Пока хозяйничали на кухне, Вера сделалась задумчивой. Какие несопоставимые, на первый взгляд, величины — дочь миллионера и собака. Там похищение и тут похищение. Жизнь иногда удивительно рифмуется, и события отражаются, словно эхо… Но эхо кривое, искаженное. Зачем, кому вообще в голову может прийти похищать живых существ? Охотники за живым товаром, черт бы их побрал… Скорее, охотники за деньгами. Каждый человек — охотник, у каждого своя цель, которую он преследует. Но цели очень разные. Каждый охотник желает… Не знать он желает, а взять. Но вот скажите, пожалуйста, кому объяснить и кто поверит, если признаться, что Вера чувствует: с собакой все по-настоящему. Рыжей Соне действительно угрожает опасность, и если за нее не заплатить выкуп (а Лидке обязательно позвонят), то собаке придется худо. А с Мирой Ладыгиной все еще сложнее. Там странный клубок… Хотя и деньги кому-то очень понадобились, большие деньги. Такие, за которые убивают. Нет, не надо ни с кем делиться своими сомнениями, никого нагружать — надо вызволять рыжую Соню, тем более похититель известен. А про Миру кое-что скоро выяснится.

— Что ты приуныла? — спросила Лида. — Давай, развлеки меня, несчастную. Расскажи про интересных пациентов.

— Изобретатель тебя устроит в качестве развлечения?

— Он что, вечный двигатель сочинил?

— Вечный двигатель — это банально. Мой пациент изобрел «хирометр», — гордо объявила Вера.

— Хер… что?! — выпучила глаза подруга.

— Вот видишь! Я знала, что тебя это заинтересует, — поддела докторша актрису.

— Что за херометр такой? Что ты меня морочишь? — поглядывая на нее веселыми уже глазами, допытывалась Завьялова.

— Во-первых, не херометр, а хирометр, понимаешь? Во-вторых, это вовсе не то, что ты подумала, а сложная аббревиатура из разных научных слов: хорошо-иитегрированные-ресурсы-окружающие-межличностные-территории. Во как!

— Ну, ты даешь! Такую галиматью запомнила. Что же это за дивное изобретение?

— Прибор, якобы определяющий самые лучшие и самые худшие для человека биопатогенные зоны.

— Это в том смысле, где лучше в квартире спать, где есть? Да?

— Примерно.

— А как выглядит прибор?

— Все. Обед готов. А тебе, любознательная моя, нужно в свободное от актерского труда время посещать устный журнал «Хочу все знать» в Доме ученых.

— Фу, какая ты, Верка, вредная! Нет чтобы просветить бедную девушку.

Таким нехитрым способом Вере удалось направить мысли расстроенной подруги в иное русло. Тем временем на ужин у них образовались куриные отбивные в кляре, картофельное пюре, селедочка с лучком и густой томатный сок. Накормив Лиду, Вера отправила ее домой и пообещала, что поможет выручить Соню.

* * *

В художественной школе знакомо пахло красками и пластилином. Преподавательница неодобрительно посмотрела на Миру: ученица опять не принесла домашнее задание. Ведь скоро выставка, а одна из лучших рисовальщиц все тянет, не приносит обещанную работу на свободную тему!

Но что ж такого, если Мира не успела? Она решила нарисовать свои любимые елки-теремок. Но у нее никак не получалось. На бумаге они выглядели обыкновенными. Елки как елки.

Мира уговорила преподавательницу, что закончит домашнюю работу прямо здесь, во время занятий. Достала из папки свои елки, долго смотрела на них и вдруг отложила в сторону. Взяла чистый лист и принялась рисовать маму.

Вначале карандашный контурный рисунок. Овал лица, впадины глаз, линия рта.

Теперь краски.

И сразу стаю трудно. Работа сопротивлялась. Гуашь не ложилась ровно, а текла, как хотела. Мамино лицо стало совсем непохожим.

Мира чуть не заплакала. Глубоко вздохнула, скомкала плотную бумагу, взяла другой лист, прикрепила кнопками к мольберту'.

Надо начинать все сначала. И перестать бояться красок.

Мама учила ее, маленькую, не бояться соседского Марсика. Это он с виду такой лохматый и сердитый. Он сам тебя боится, потому и рычит. А если ты не будешь его бояться, вы подружитесь.

Не бояться… Легко сказать — не бояться. Но мама брала дочку за руку, и страх мурашками переползал из Мириной руки в мамину. Мама большая, страх в ней заблудится, растворится.

Мира посмотрела на ладонь, к которой прикоснулась мама. Прислушалась к поселившейся в ней радости. И поняла, что больше не боится.

Она заново набросала контурный рисунок, смело зачерпнула кистью гуашь.

Когда не боишься, руки сами делают. И получается похоже.

И ведь действительно — похоже! Мама на портрете вышла совсем живая, такая, как в детстве. И в то же время вчерашняя: незнакомая и знакомая, радостная и грустная. Тень у виска. Прядь волос. Волосы особенно трудно рисовать, придется взять самую тонкую кисточку и запастись терпением.

Но главное — глаза. Такие, как у мамы были тогда, во дворе. Огромный темный зрачок. Вот здесь, внизу, у века — блик белилами. Это слезинка. Мире казалось, что слезинка точно была.

Девочка работала и не замечала времени. Очнулась, когда все уже ушли. За спиной стояла преподавательница.

— Молодец! — одобрительно кивнула она. — Хорошо. На выставку твою работу пошлем. Талантливая, шалопайка!

Любимых учеников пожилая Роза Исааковна ласково называла шалопаями.

— А кто это у тебя?

Мира обмакнула тонкую кисть в краску и вывела в нижнем правом углу неровную надпись: «Мама».

* * *

У Старостина денек тоже выдался хлопотный. Еще утром, когда они с Лученко выходили из особняка в Конче-Заспе, она сказала:

— Я… Я не полечу самолетом. Старостин удивился.

— У вас плохо с вестибулярным аппаратом? — участливо осведомился он. — Или, простите, фобия?

На самом деле он знал уже, что ее родители погибли в авиакатастрофе. Но не думал, что психотерапевт, который лечит людей, сам себя не может вылечить от страха. Она помолчала немного, как будто прислушиваясь.