Читать книгу "Покажи мне дорогу в ад. Рассказы и повести - Игорь Шестков"

Несмотря на свой кошмарный вид, Лидочка поймала тогда на остановке такси и поехала домой. Таксисту сказала, что на нее из-за халатности кладовщицы упали банки с лакокрасочными материалами. Шарахнувшейся от нее на лестничной клетке соседке Мареванне она заявила, что это ее сожитель облил ее красными чернилами, приревновав к знакомому. А сожителю ничтоже сумняшеся наврала, что ее окатила краской эта сука Скрипкина. Из мести. Потому что на нее никто не смотрит, а на меня все институтские мужики пялятся.

Лидочка — как и все вруны — верила в свое вранье. Когда врала, не понимала, что врет, когда воровала, не осознавала, что нарушает закон. Не понимала даже, что кого-то обижает, унижает, лишает чего-то. Как будто в ней был переключатель. В модусе воровства — она воровала, легко и естественно, как дышала, в модусе вранья — так же легко лгала, и только в модусе обычная жизнь Лидочка вечно испытывала затруднения. Какая-то непонятная сила тянула ее непонятно куда, кидала и вертела ее, как бычок в унитазе. Лидочка все время безуспешно пыталась освободиться, убежать то ли от судьбы, то ли от самой себя, а в результате только глубже погружалась в рутину, как в бездонную трясину. Воровство спасало ее от отчаянья. Развлекало. Дома, в одном из отделений большого трехстворчатого шкафа Лидочка хранила свои трофеи. Регулярно вытирала с них пыль, щупала их, нюхала. Любовалась ими, как Чичиков — содержанием своей заветной шкатулки.

Не будем, дорогой читатель, слишком строги к несчастной Лидочке! Жизнь бессмысленна, жестока и коротка, каждый пытается прожить ее как может. Некоторые любят содержание своих заветных шкафчиков, Бог с ними, с блаженными!

Дома Лидочка попыталась отмыться бензином. Удалось это ей только частично. Но через неделю она уже смогла выходить на улицу. Забрала белье из прачечной. Зашла в продуктовый. Забежала в поликлинику и взяла у знакомой врачихи Дмитриевой задним числом бюллетень. Подарила Дмитриевой за услугу лак для ногтей и безразмерные колготки…

Даже устроила небольшой арьергардный скандал с Мареванной из-за игры на баяне и диких криках и визгах до трех часов ночи…

— Что вы каждый день празднуете? — терзала уже не красная, но еще слегка розоватая лицом Лидочка гнусавую, почвенную, с мордой кирпичом старушку Мареванну.

— Наша жизня завсегда веселая, вот мы и шумим, — ответила морда кирпичом и добавила ехидно, — мы не как некоторые, которые в красных чернилах купаются…

Из института Лидочку уволили, но уголовного дела заводить не стали — ее энергичный начальник, тот самый завлаб-взяточник уговорил директора и майора милиции Струхина, курировавшего операцию «Сюрприз», этого не делать. Очень уж не хотелось завлабу оказаться самому как-то втянутым в эту неприятную историю.

Не досмотрел за подчиненными…

Не проводил воспитательную работу…

Моральный облик советских ученых в лаборатории…

Кроме того, он подозревал, что некоторые его враги не забыли то, что у него и у Лидочки лет восемь назад… еще до Лариной… да лучше и не вспоминать…

Он эту чертову советскую кухню знал насквозь, потому что и сам обвинял других на партсобраниях в подобных грехах. А так, уволили просто, по сокращению штатов, и концы в воде. Милитону Струхину правда пришлось подарить пять бутылок Бехеровки, которую завлаб прихватил во время последней командировки в Прагу и мастерски скрыл от таможни, и тот глушил ее стаканами, жаловался потом жене на головные боли и ругал чехов, вместо того, чтобы добавлять благородный напиток в Столичную маленькими ложечками и пить понемногу, как ему советовал опытный завлаб.

Директору же было обещано, что вместе с завлабом в очередную заграничную командировку поедет референтом его двоюродный племянник, толстый, ленивый и прыщавый молодой ученый сорока двух лет, палец о палец не ударивший в науке, живший бобылем, мечтавший о смазливых малолетках и о канувшей в Лету ветчине, в отпускное время фанатически собиравший коллекцию сердоликов и аметистов на Кара-Даге. Коллекция эта кстати, ловко и во время проданная какому-то полусумасшедшему новому русскому, любителю пестрых камешков, спасла племянника от голодухи в первой половине девяностых годов.

Найти другую работу в каком-либо московском институте Лидочке не удалось. Сожитель ее, младший ее на одиннадцать лет авиационный инженер, ушел от нее через несколько месяцев после истории с сюрпризом к молодой и красивой кришнаитке Люсе. Пришлось выезжать из его комфортабельной кооперативной квартиры в шестнадцатиэтажке на Островитянова и переезжать к старенькой матери, в однокомнатную хрущевку недалеко от метро «Проспект Вернадского».

Во время переезда случилось несчастье — пропали все лидочкины трофеи. Видимо, грузчики украли заветные ящики. В милицию Лидочка естественно о пропаже не заявила…

Полубезумная старушка-мать часто плакала и умоляла дочь оставить ее в покое. Внезапно обострился приобретенный в студенческие годы гастрит, о котором Лидочка уже забыла. Поседели волосы…

На фоне всего этого у Лидочки началось психическое расстройство. Ей мерещились бывшие сослуживцы, которые внезапно, из ничего, появлялись рядом с ней, дули на нее и умоляли ее возвратить им украденное, совали ей в лицо свои сумки и портфели. Несколько раз она, осознавая свое безумие, пыталась объяснить им, что у нее ничего нет, что все украли. Но зловещие призраки только беззвучно хохотали. А Лидочка шептала им исступленно: «Отстаньте от меня… Украли все… Нет ничего… Только дырявое брюхо осталось… Отвяжитесь… Кровь, кровь из чрева Богородицы…»

Через месяц после начала заболевания Лидочка попыталась покончить с собой — перерезала вены на левой руке в ванне и начала неестественно хохотать. Как филин заухала. Мать услышала хохот, увидела кровь и вызвала скорую. Лидочка загремела в психиатрическую клинику, где повела себя неумно. Вместо того, чтобы помалкивать, тихо и покорно выполнять все предписания и приказы врачей и санитаров и выплевывать лекарства, она лекарства глотала, подробно рассказывала психиатрам о своих кошмарах, а на реакцию и действия врачей реагировала истерически. Хохотала и кричала истошно: «Дырявое брюхо! Кровь в сумочке! Кровь!»

Попытка убежать из клиники не закончилась ничем. Лидочку привязали к кровати. Через четыре месяца она умерла. Залечили.

АЛЯСКА

1

Всю ночь о словах Георгия думала.

Что захотел — на Аляску он поедет работать и меня с Любкой заберет в эту морозилку! Раньше все в Якутск собирался, теперь — за Берингов пролив. Говорит, не могу больше гнилые московские щи хлебать. На волю хочется. Подальше от Кремля и Старой площади, смердит…

Встала. Сердце давит, на душе тошно.

Хорошо, ни мужа, ни дочери дома уже не было. Поцапались бы как кошки.

Обида меня гложет! Не то обидно, что так рано на пенсию отправляют, обидно, что других не отправляют. Хрячиной — шестьдесят пять. Вечной нашей политинформаторше Авдотьиной — шестьдесят восемь. Пролеткиной пятьдесят девять. А мне пятьдесят семь всего. Девушка. Пять лет как докторскую защитила. Как моя умница дочка шутит, — ливерную, кусочками.