Читать книгу "Жила Лиса в избушке - Елена Посвятовская"

Попозже он! Гнев ударил Тоне в голову. Она поднялась, чувствуя, что на лице выступили пятна, перекинула пальто через локоть.

— Ты, случайно, не Лидию ждешь? — вышло немного базарно.

Он вздрогнул, медленно повернул к ней растерянное лицо. Как-то просел сразу, состарился, смотрел на нее болезненным взглядом.

— Это тебе... подарочек, — дунула себе на челку. — От меня и от Лидии. С Новым годом.

На улице, зажав коленями сумку, надевала пальто, бормоча в ледяной воздух: “Ну а как ты хотел-то?” Тоня успокаивала себя, что, в принципе, все прошло неплохо, эффектно даже, как по щекам отхлестала. В автобусе сжимала в кармане телефон, доставала его поминутно.

В салоне она порхала между мойкой и своим креслом, каким-то особым крылатым движением укутывала клиенток в пеньюары, смеялась Петечкиным шуткам и даже ходила курить с Людмилой, усмехаясь на неподвижный телефон: “Ну-ну”.

Но по пути с работы обнаружила, что он убрал свою анкету с сайта. Оборвалось Тонино сердце, на ватных ногах шла от остановки к дому, лепил мокрый снег.

Из приоткрытой соседской двери тянуло жареной картошкой с луком. Тоня нащупала бороздку на ключе. Вздрогнула от телефонного звонка — нет, не мой.

— Алё, наконец-то, — ликующий голосок юной соседки. И уже тише: — Ну и что, что час назад. Ты моя радость... знаешь?

Тоня вошла к себе. Бережно закрыла дверь, чтобы все замочки. Осела медленно на пол в пакеты, в мокрый зонт, некрасиво сморщилась и зашлась на вдохе в начале рыдания.

Дивенский сад

За массивной, как попало ошкуренной дверью было тихо. Часов десять, наверное, разошлись все. Вот только у погорелой актрисы Лерочки — ее комната рядом — что-то шипело на сковородке, когда она затаскивала ее к себе. Тихая возня, нежное “черт” — он даже задержал дыхание, мысленно помогая ей: только не урони, — стукнула соседская дверь; ешь свою яичницу, Лерочка.

На стуле у изголовья звякнул сообщением телефон, но мужчина на разваленном диване даже не открыл глаза. Здесь же на стуле фаянсовая кружка с серым налетом по краю, остатки чая подернулись пленкой, полупустой блистер с таблетками, из дорогой перламутровой рамки смеется девочка с соломенной стрижкой — никакого стола в комнате не было. Не было и шкафа — плечики с вещами вдеты крюками в панцирную сетку кровати, торцом опертую о стену.

Спустя час мужчина уже сидел на диване, раскачивался с закрытыми глазами, обхватив себя за плечи. Был он небрит, дышал прерывисто, иногда содрогался словно после тяжелого плача. Потом медленно шел в ванную по длинному захламленному коридору, опутанному проводкой в седой пыли. У туалета посторонился, давая дорогу выходящей оттуда старушке с серой шалькой на упавших плечах. Проковыляла мимо с банкой мочи. Она то ли относила ее в поликлинику, то ли пила, как утверждала бойкая молодуха из конца коридора. Из кухни несло кислятиной и горячим бельем.

— Я просто больше не могу, — хрипло прошептал он в мутное зеркало над раковиной.

В ванну залез в резиновых шлепанцах. Долго стоял под душем, брился, вспенивая кисточку на чужом мыле. Вдруг выключил воду и аккуратно опустился на дно, подложив под зад свои тапки. Вывернув руки перед собой, он разглядывал голубую жилковатость запястий, гладил их. Снова долго скреб себя под душем, стараясь не касаться стен в разводах черной плесени. Потом осторожно открывал подряд все ванные шкафчики, стараясь не греметь, искал что-то среди столбиков шампуней, ватных дисков, ушных палочек.

В комнате он три раза поменял свитер, долго выбирал штаны. Плеснув в ладони одеколон, протащил их со шлепком по впалым щекам.

В просторном пятиугольнике кухни запотели окна из-за огромного цинкового бака, в котором кипятилось белье. Зажигая газ под мелкой кастрюлькой с водой, мужчина не отрывал взгляда от золотистых кусочков минтая, скворчащих рядом на чугуне. Сглотнул и прислушался: тихо. Ну, секунд пятнадцать у него есть. Он вдруг ожил, собрался, схватил со своей тумбы пустой заварочный чайник и, обжигаясь, руками запихнул туда два нежных куска. Закрыл крышечкой и быстро направился к туалету. Там, давясь горячей рыбой, он жадно ел под крики соседки: недосчиталась кусочков. Дымящаяся рыба распадалась на тонкие белые пластинки, крутилась в пальцах. Пока соседка ломилась в туалет, рассыпая по двери злые кулаки, он хладнокровно отмывал чайник от жира и рыбного духа. Потер его комком туалетной бумаги, сполоснул под струями в унитазе, тщательно вытер, стараясь не заляпать свой красивый джемпер.

Распахнув дверь, он возник на пороге с брезгливой гримасой под грохот унитаза за спиной. “Армани”-код, яркие серые джинсы, тонкий тыквенный джемпер с V-образным горлом, который даже светился на фоне бурых стен. От неожиданности соседка отшатнулась к стене так, что ударилась головой о санки, висящие на гвозде. Только волосы, отросшие длиннее задуманного, выдавали в нем некоторое запустение. Ни ремня, ни часов, впрочем, тоже не было, он давно их продал, а шмотки — что шмотки? кто их теперь купит-то? Задрав подбородок, спросил одним взглядом: в чем, собственно, дело, дорогуша? Да-да, именно это слово подрагивало в искривленной улыбке. Она, пометавшись глазами от сверкающего заварника до презрительной линии его губ, ринулась с проклятиями к дверям старушки в серой шальке. Билась тяжелым бедром о ее дверь.

— Ворье блокадное, — завывала оттуда. — Чтобы моя рыба тебе костьми все кишки вспорола, сука старая.

Костей-то он и не заметил. Не было там костей.

* * *

Меню в рюмочной было обернуто в полиэтилен, закапанный томатным соком. Лук неопрятными кольцами свисает с бутербродов с килечкой, цикламеновые нашлепки сельди под шубой, на промасленной бумажной тарелке корчатся жареные пельмени. Рядом с гудящим холодильником с колой — гора пивных металлических бочек, поставленных друг на друга.

После сырой ноябрьской улицы он задохнулся от тяжелого духа внутри: перегар, скисшее пиво, жар батарей, намокший драп пахнет псиной. Свежéе всего — точная голубоватая нота водки.

На его окаменелость буфетчица медленно сложила руки на груди.

— Здрасти, — очнулся он, красиво заправил волосы за уши.

Видел, что ей наплевать на его элегантный пуховик, длинные пальцы — таких чудиков на Петроградке пруд пруди: профессора, актеры, даже иностранцы, тащатся сюда за атмосферой — позавчера один скрипку забыл, — радостно и пьяно сливаются с народом, подполковники в штатском, электрики после смены, да, она ровно ко всем, никого не выделяет.

— Не купите у меня перчатки? — он широко улыбнулся.

Вот когда она вцепилась в него насмешливым взглядом. Поелозила им повсюду, потом со вздохом протянула руку: давай, мол, посмотрим, что у тебя там.

— Так они же ношеные, — притворно изумилась.

— Совсем немного, почти новые. Восемьсот, нормально? — скороговоркой почти.

— Тсс, да на рынке такие за двести новенькие, кожа. Я сезон ношу, не нарадуюсь. Потерять, выбросить — не жалко. А тут после вас-то... Да и рыжие... Засрутся.