Читать книгу "Советская литература: мифы и соблазны - Дмитрий Быков"

Когда Успенский входил в помещение городской библиотеки, будь то библиотека иркутская или в Улан-Удэ, я поражался, какие книги несут к нему на подпись. Это были книги не просто зачитанные – рассыпающиеся в руках. Сборник «Похождения Жихаря», где была тогда только первая часть «Там, где нас нет», держался даже не на нитках, а просто «на честном слове и на одном крыле». Успенский расписаться иногда не мог, потому что страницы до предела обтерханы и засалены. Вот что такое настоящее чтение. Точно так же, когда Успенский приехал в Москву, чтобы принять участие в «писательской прогулке», невозможно себе представить, в каком состоянии несли ему на подпись первую вышедшую у него огоньковскую книжечку рассказов.

Успенский был, что называется, культовый писатель. За счет чего это получилось? Я думаю, за счет трех вещей.

Первая – его довольно специфический юмор. Было бы неверно утверждать, что это юмор только языковой, хотя каламбурить он умел гениально. Примеры каламбуров Успенского разошлись по всей литературе:

Аты-баты, шли солдаты.Кем солдаты аты-баты?Кто осмелился опятьНас, героев, аты-бать?

Но это юмор не просто языковой. Это юмор фольклорный, юмор онтологический. Это юмор циничный, потому что фольклор всегда циничен. Если бы русский народ не был циником, он бы не выжил. Как говорил Фазиль Искандер, «Чувство юмора – это то понимание жизни, которое появляется у человека, подошедшего к краю бездонной пропасти, осторожно заглянувшего туда и тихонечко идущего обратно».

Вторая черта прозы Успенского – ее невероятное культурное богатство. Роман «Дорогой товарищ король» (1994) – это история о том, как из нашего мира в так называемое Замирье попал повесившийся вследствие потери партбилета крупный партийный начальник и стал королем. Но он не может руководить, если над ним не стоит Политбюро, и требует, чтобы ему нашли Политбюро. Об этих поисках рассказано в «Балладе о королевском посланнике»:

Король велит найти гонца,Чтоб скор на ногу был,Чтоб крепче матери-отцаОн партию любил.

Явился рыцарь тет-а-тетВерхом и на коне.На нем нарядный партбилетИ звезды на броне.

«Тебе я золото даю,Алмазы, серебро, о!Ты только грамоту моюСвези в Политбюро, о!

Когда на грамоту падетКазенная печать, о!Тотчас на помощь к нам придетБесчисленная рать, о!

И вероломного врага,Что осадил наш град,Она поднимет на рогаИз установок “Град”!»

Проездил рыцарь двести лет,Объехал двести странИ наконец привез ответВ родимый Листоран.

«О, я проездил двести лет,Объехал двести стран.Привез я партии приветВ родимый Листоран.

Стоптал я ровно сорок парИспанских сапоговИ радиоактивный парОставил от врагов!

Сумел я расщепить мечомУ атома ядро.Раздался взрыв, большой причем,Но где ж Политбюро?

Я обращался к мудрецам,Что разумом востры,А те в ответ: “Ищи-ка самСвои Политбюры!”

Я отличился и в стрельбе,И в классовой борьбе:Вот череп Троцкого тебеС отверстием во лбе!

На дирижабле я леталИ маялся в метро.Куда угодно попадал —Но не в Политбюро!

Я одевался в крепдешин,И в бархат, и в шевро…Был результат всегда один:Нема Политбюро!

Я опускался в кабаки,Заглядывал в бистро.Буржуи там и кулаки,А не Политбюро.

Я хохотал, как Арлекин,И плакал, как Пьеро.Куда ни кинь, повсюду – клин,А не Политбюро.

Я покорил Бардо БрижитИ Мэрилин Монро,Но в их объятьях не лежитТропа в Политбюро…

Но наконец мой конь усталИ кончилась земля,И я тогда постоем сталПод стенами Кремля.

В воскресный день с сестрой моей(Откуда и взялась?)Я знал: народа и вождейНерасторжима связь.

Мой конь от ужаса дрожит —Ведь там уж много днейМертвец таинственный лежит,Что всех живых живей.

Вдруг распахнулся темный залИ выглянул мертвец.“Пгекгасно, батенька, – сказал, —Явились наконец”.

И взял он грамоту твоюРукой из синих жилИ резолюцию своюНемедля наложил.

Товарищ государь король,Вот номер, вот печать,А вот – ты сам прочесть изволь —Решенье: “Расстрелять”».

С тех пор король окаменелИ с грамотой в рукахОбходит свой земной удел,Врагам внушая страх.

Мало того, что здесь абсолютно сохранена схема классической баллады, – здесь так сплавлены реалии, начиная от Мэрилин Монро и кончая Арлекином и Пьеро, что это называли постмодернизмом. Но Успенский никакого отношения к постмодернизму не имеет. Он цитирует не потому, что демонстрирует таким образом свою эрудицию или презрительно поднимается над всей мировой культурой. «Цитата – это звать старшего брата в драки», – говорил он часто. Нет, в первую очередь он бросает читателю пароли. Успенский создает тем самым иллюзию метасюжета, совершенно точно показывает, что весь мировой сюжет по-прежнему самовоспроизводится и укладывается всегда в одно странствие.

Все романы Успенского – это всегда странствие. Будь то «Белый хрен в конопляном поле» (2002), будь то «Три холма, охраняющие Край Света» (2007), будь то его последняя дилогия «Богатыристика Кости Жихарева» и «Алхимистика Кости Жихарева» (2013), будь то трилогия о Жихаре, главное его произведение, – это всегда путешествие, в котором нет ни начала, ни конца, а есть общее ощущение жизни, ощущение скромного и застенчивого торжества традиционных добродетелей. Вот почему Успенский никакой не постмодернист.

Но более всего привлекает меня в его сочинениях третья особенность, которая делает их для меня особенно родными. Мироощущение Успенского подспудно трагично. Он всегда считал, что добро – не норма, что добро – это счастливая случайность. Он от очень низкого минуса, от очень низкого уровня отсчитывал и свою жизнь, и свои ощущения. И поэтому у него в «Райской машине» (2009) сказаны страшные слова: «Фашизм – естественное состояние человеческого общества». «Райская машина» вообще одна из самых мрачных его книг, не зря там стоит поразительный эпиграф: «Черную игрушку я сделал, Ассоль, – спи!»