Читать книгу "Прощальный фокус - Энн Пэтчетт"

– Остановить отца… А что он делал?

– Пинал мать ногами. Она уже на полу валялась, – ответила Китти. А потом добавила важную деталь, важную, хотя многие потом упускали ее из виду: – Мать тогда беременна была. Берти носила.

В ту ночь, когда умер Фан, они поняли, что все кончено, еще раньше, чем это случилось. Фан уже не мог говорить, только всхлипывал – жалобно, как младенец. Всхлипы шли из гортани – ни Парсифаль, ни Сабина никогда еще не слышали от него таких звуков. Хоть и негромкие, они настигали в любом уголке дома, пригвождали к месту, разбивали сердце. Фан к тому времени ослеп и не мог даже сесть в постели. Он уже не понимал ничего, кроме того, что ему больно и страшно. И того, что Парсифаль здесь, рядом. Парсифаль не сидел у его постели – он лежал в ней. Снял рубашку, чтобы Фан кожей чувствовал его присутствие. Весь день, этот последний день, он обнимал Фана, прижимал к себе, несмотря на вонь, на всхлипы и на ужас перед тем, что ждало и его тоже. Он обнимал любимого человека, качал, баюкал его, целовал его волосы, как обнимал, баюкал и целовал его волосы в первую ночь их близости. Парсифаль боялся смерти, но Фана не боялся. Фана он любил. До самой последней минуты.

– Почему же ваша мама мне не рассказала?

Китти закусила губу – сильнее, чем этого требует простое обдумывание ответа. Она пыталась и понять, и объяснить одновременно.

– Я могу только догадываться, но поначалу, как мне кажется, она не делала этого из страха напугать вас до полусмерти. Хотела вам понравиться. Хотела, чтобы мы все вам понравились. И чтобы вы приехали. Моя мать всегда поступает как должно. Поднаторела в этом. А после выкинула это из головы. Ну, знаете – кто старое помянет… Мы и между собой это не обсуждаем. Мы особо не говорили об этом, даже когда все случилось. – Китти закрыла глаза и мотнула головой. – А вы бы приехали, если бы знали?

Сабину вдруг накрыло волной страшной усталости, как в те ночи, когда она допоздна засиживалась за работой.

– Ей-богу, не знаю. Все-таки лучше бы мне узнать это раньше, дома. И сейчас бы я предпочла быть дома, уснуть в своей постели. И лучше бы я узнала об этом много лет назад, а не теперь.

– Лучше человека, чем Гай, я в жизни не встречала. А убийство – это был несчастный случай. Он не хотел.

– Уверена, что не хотел, – сказала Сабина.

Уверена? В чем она уверена? Да ни в чем! Она провела руками вверх-вниз, гладя рукава белой хлопковой пижамы, которую выбирала для Фана – чтобы носил в лос-анджелесской больнице.

– Когда это случилось, когда отец упал, я еще подумала: «Господи, только бы насмерть! Если он встанет, он же порешит нас всех!» Мама и Гай были как не в себе, но я к отцу подошла, села рядом на пол, тронула его шею и почувствовала, как пульс замирает. Глаза были открыты, но смотрел он в пустоту. Мама приподнялась на локте, спросила: «Он как? Ничего?» А я ответила: «Он умер». Наверное, последнее, что отец услышал, – это как я объявляю его мертвым. Я так сказала, потому что хотела, чтобы так и было, чтобы он не убил Гая за этот его удар. А потом и стало так, как я хотела. Вот и вся история.

– Где… – выдавила Сабина, не в силах закончить вопрос.

– Что «где»?

– Где это случилось?

Китти обвела взглядом кухню, словно припоминая, и Сабина почувствовала, как что-то карабкается вверх по стенке ее горла, будто крохотная детская ручка. Крохотный палец трогает гланды. Китти указала на неприметное пятнышко в углу возле задней двери, пятнышко на зеленом линолеуме. Там же в углу стояли метла и теплые сапоги-угги. Голенище у одного скособочилось.

Наверняка был жуткий треск – звук биты, ломающей шею, от которого у всех перехватило дыхание, потому и не было криков. Затем – стук падающего на пол тела. Дот и сама лежала на полу. А где был Гай, мальчик, ставший Парсифалем? Стоял, возвышаясь над двумя лежащими? Сжимал ли он еще обеими руками биту? Держал ли ее поднятой на случай, если отец попытается встать? Или бита вяло покачивалась где-то возле его бедра? Может, он опирался на нее? Или выронил? Отступил ли он назад? Завопил ли?

– Почему вы остались?

– Осталась где?

Вытащив из волос резинку, Китти нервно перезавязывала свой конский хвост.

Впрочем, смотрела она уже не в злополучный угол, а на Сабину.

– В этом доме остались. Не уехали.

– В маленьких городках дома, где мальчики убивают своих отцов, плохо продаются. Детям и ходить-то по нашей улице несколько месяцев не разрешали, а когда разрешили, они и сами боялись сюда нос совать. Да и денег на переезд не было, и куда ехать, было непонятно. А когда появились какие-то возможности и деньги, много-много лет спустя, нам было уже все равно. – Китти потушила сигарету, которую даже и не покурила толком. – Вы меня простите, но, чувствую, на сегодня нам хватит. Потом можно будет еще поговорить, но сейчас я свой лимит исчерпала.

– Да, совсем поздно уже, – сказала Сабина. Она понятия не имела, который час, но инстинкт подсказывал, что время бодрствовать еще не наступило. – Вам еще домой добираться надо.

Китти встала. Высокая, но все же не такая высокая, как Сабина.

– Сегодня мой дом – здесь.

– Останетесь ночевать?

– Сегодня – да.

Это была уже другая история, углубляться в которую обеим сейчас не хватало пороху. Взяв со стола блюдце, Китти вытряхнула пепел в стоявшее под раковиной мусорное ведро, блюдце вымыла горячей водой с мылом и поставила на полочку сушилки.

– Идите-ка спать.

– Я заняла вашу комнату.

– Ничего страшного. Лягу на диване. Спать-то осталось всего ничего. Утром мне на работу. А диван удобный.

На каких только диванах не приходилось спать Сабине. В гардеробных, в прежней квартире Парсифаля, в комнатах ожидания больницы… она слишком устала, чтобы даже думать о том, стоит ли ей раздобывать одеяла и лишнюю подушку. Слишком устала, чтобы озадачивать такими хлопотами кого-то еще.

– Давайте вы будете спать у себя в комнате. Там же есть вторая кровать.

– Мне и на диване отлично, – отмахнулась Китти.

– Я болтать не буду, – заверила Сабина. – Ночуйте у себя. Я буду спать как сурок и все равно не услышу – есть вы или нет.

Китти собиралась отказаться. Но, как и ее мать и сестра, она не умела отказываться от желаемого.

– Ну, может быть, так нам кошмары не приснятся, – сказала она.

Женщины прошли по коридору, волоча за собой бремя услышанного и сказанного. Света они не зажгли, и Сабина нырнула в незастеленную постель – стылую, как снег на подоконнике. Дрожа от холода, свернулась калачиком. Китти сняла джинсы и в одной толстовке легла на вторую кровать. Она лежала на спине, и полоска света из-под двери позволяла Сабине ясно видеть ее профиль. Такой знакомый.

– Простите, что рассказала вам про все это, – проговорила Китти.