Читать книгу "Тайна дома Морелли - Маленка Рамос"

Пикап удалялся от центра, и мысли Джонса постепенно возвращались к реальности. На заднем сиденье плескалось несколько бутылей едкого щелока. Очень скоро ему предстояло взяться за уборку дерьма. Какой-то шутник, понимаешь, уделал ему всю кухню, а это было совсем не смешно. Как же невыносима жизнь, когда тебе не тридцать лет: ни выносливости, ни силы! Если бы в те годы кто-нибудь осмелился совершить в его собственном доме подобное кощунство, он бы гонял мерзавца по всему Пойнт-Спириту, пока не догнал. И уж тогда ничто бы его не остановило – ни жалость, ни страх угодить в застенки к Ларку, а то и в тюрягу за попытку убийства. Размечтался пьяница несчастный. Джонс подъехал к крыльцу оскверненного дома. Светляки, пляшущие вокруг фонарей, кваканье лягушек, доносившееся из пруда, вернули его к относительной объективности. Перед ним была цепь, которая отгораживала его владения от внешнего мира. Как ни странно, плакат с надписью «Внимание: здесь проживает лесоруб! Он кусается» красовался на своем месте. Следов собачьего дерьма видно не было. Джонс неторопливо, с достоинством – ни дать ни взять поддатый городской пижон – вылез из «Бронко», лишь самую малость споткнулся о ступеньку и качнулся в противоположную сторону, чтобы удержать равновесие. Выволок сумки с заднего сиденья, направился к крыльцу. Он готов был мамой поклясться, что еще совсем недавно собственной ногой долбанул эту чертову табличку! Однако сейчас все было, как всегда, и плакат виднелся на своем месте. А может, ничего и не было? Ни потасовки в баре Лоретты, ни долговязого придурка, шагавшего, как шарнирная кукла, в сторону полицейского участка, ни подлянки с домом…

Уже на ступеньках Джонс вновь ощутил тревогу, свойственную человеку, который и сам не знает, что его ждет за дверью собственного дома. Он был уверен, что, уходя, погасил весь свет, однако теперь отчетливо видел сквозь синие шторы, что маленькая лампочка включена и освещает всю гостиную теплым янтарным светом. Джонс задрожал, хоть и не был робкого десятка. Им овладело чувство одиночества, бездомности, непостижимости происходящего, а заодно неспособности сосредоточить на чем-нибудь взгляд, сохраняя при этом вертикальное положение. Он коснулся дверной ручки и не слишком уверенно вставил ключ в замочную скважину. Очень медленно открыл дверь. Он все еще сжимал в руках пакеты с покупками, однако даже чуть слышный шорох дешевого пластика приводил его в ужас. Похоже, подумал он, в дом проникли воры; однако эта идея плохо сочеталась с внешним обликом его дома, лишенного каких-либо признаков уюта или элементарного ухода. Там не было ничего – ни самой завалящей картины, ни вышитых подушек. Ничего такого, что могло бы привлечь потенциальных грабителей. И все же…

Он сделал несколько шагов и остановился у двери в гостиную, чувствуя себя в своем доме чужаком и отказываясь верить собственным пьяным глазам. Его грязную, захламленную гостиную омывал все тот же мягкий желтоватый свет. Все поверхности были тщательно протерты, их украшали вазочки с цветами. На журнальном столике стояли маргаритки, а на обеденном столе – желтые розы. Его ноздрей коснулся аромат жарко́го и запеченной картошки. Он обернулся: кухня сверкала чистотой, кругом виднелась всякая утварь для приготовления тортов и прочих хитроумных блюд, а на белой столешнице возвышалась большая глиняная миска картофельно-морковного пюре. Откуда, черт побери, все это взялось? Неужто он и правда пьян в стельку? Но в следующий миг он подпрыгнул от неожиданности и попятился: до него донесся женский голос. По лестнице спускалась женщина: нарядный фартучек, вышитый цветами, светлые волосы, уложенные волнами, из которых торчали шпильки.

– Джонси, – воскликнула женщина. – Сколько раз я тебе говорила: не опаздывай к ужину, сынок!

Если в его крови еще оставался алкоголь, он тут же испарился: перед ним была его мать. Женщина приближалась уверенно, слегка виляя бедрами, как танцовщица-мулатка из кабаре какого-нибудь большого города. Она взяла сумки из помертвевших рук старика Джонса и, мурлыча под нос песенку, направилась в кухню.

– Мама? – пробормотал Джонс. Он проводил ее непонимающим, растерянным взглядом.

– Сынок, отец вот-вот вернется с лесопилки, а ты и сам знаешь, он вечно не в духе. Пойди умойся и накрывай на стол. Ты что, привидение увидел? Эй, Джонси!

Привидение?! А чем еще могла быть вся эта чертовщина, если не привидением?

Мать бросила на него нежный взгляд. Ее длинные ресницы, мягкие розовые губы – что бы ни приключалось в жизни со стариной Джонсом, этого он не забывал никогда, как и ее нежные объятия и поцелуи. Иногда, уже приближаясь к старости, он принимался думать о детстве, вспоминая страдания матери, которую отец частенько поколачивал. Как иной раз хотелось ему, подростку, крепко ее обнять, заслонить собой… Он надеялся, что когда-нибудь все изменится и он сможет защитить ее от боли. Но, несмотря на мечты, его окружала все та же унылая и несправедливая реальность: отец был человеком крупных габаритов, чрезвычайно сильным, с бурным темпераментом и ручищами лесоруба. Тяжелая нижняя челюсть, дикая первобытная красота – мать любила его без оглядки, охотно прощая все его маленькие слабости, которые со временем свели ее в могилу.

Всякий раз, когда Джонс выходил в задний двор, он заставал там мать, которая развешивала белье, что-то напевая себе под нос. И всякий раз замечал что-нибудь новое: то фингал под глазом, то сломанную руку, висящую на перевязи, которую она сама же и смастерила. Опухшая губа, глаза, полные слез. Но стоило ему появиться, как она принималась петь, улыбаясь ему так нежно, как ни одна мать на свете не улыбалась своему сыночку. «Все прекрасно, Джонси», – бормотала она. Но все было совсем не прекрасно, и он это знал.

– Но ты ведь ни разу ничего не сделал, верно, Джонси?

Мужской голос, выговаривавший каждое словно так бережно, как будто читал сонет, заставил его обернуться. Он увидел его возле окна. Высокий человек в шляпе, частично скрывавшей лицо, внимательно смотрел на него из самого дальнего и темного угла гостиной.

– Я был ребенком, – прошептал он и снова посмотрел на мать.

– Ты не помешал отцу забить ее насмерть в ту ночь, когда он вернулся пьяный и пах чужими духами. Мог, но не помешал.

Джонс сделал усилие и сосредоточил внимание на незнакомце. Внезапно заболела голова, да так сильно, что он застонал. Теперь человек стоял рядом с ним. Услышав шум проезжающей мимо машины, Джонс вновь задрожал.

– Конечно, ты мог вмешаться… – продолжал мягкий голос. – Тебе было шестнадцать, ты был взрослым парнем и вполне мог заступиться. Но предпочитал ничего не замечать и, как последний балбес, до глубокой ночи выпивал с приятелями, а вернувшись поутру домой, оплакивал себя, а не ее, не так ли, Джонси?

– Это несправедливо!

– По отношению к ней?

Хлопнула дверь. Сапоги с железными набойками прошагали по дощатому полу. Джонс услышала звон стекла, крики матери, хотел бежать к ней на помощь, но не мог пошевелиться.

– Он бы и меня убил! – крикнул он вне себя.

Человек поднял голову. Джонс видел резкие, тонкие черты лица. Губы шевельнулись, как будто он собирался что-то сказать. Джонс отметил, что никогда раньше не видел этого человека и понятия не имел, кто это может быть. Всему виной его прошлое, его мерзкое, отвратительное прошлое! Он был всего лишь мальчишкой, запуганным папашей.