Читать книгу "Бремя живых - Василий Звягинцев"

Значит, что в принципе и так ясно, психом он не является. Вот и его собственная, трудно подделываемая подпись в нужной клеточке. И сразу все всплыло в памяти в совершенной яркости.

Да, приехали, поселились, причем хозяева специально подчеркивали, что номер, куда его поселяют, адмиральский, а поскольку настоящих адмиралов сюда черт не заносил какой уж год, а если бы и занес одного, сдуру, так не здесь он бы разместился, а совсем в других палестинах. Внезапный и ненамеренный каламбур вызвал общий смех, поскольку пребывали они сейчас именно в Палестине. Хотя и с большой буквы.

Почти у каждого из флотских «с собой было», и в холле трехкомнатного, совсем, даже по российским меркам, неплохого помещения разлили и выпили под апельсины нового урожая, горой лежавшие в вазе. Конечно, апельсины, даже самые лучшие, из Яффы, не закуска под казенный спирт, но пойдет.

Кто в армии служил — знает. Тут главное — правильно начать. А там, в ходе развития процесса, все само собой образуется.

Разумеется, тональность разговоров повысилась, как только первые молекулы алкоголя преодолели гематоэнцефалический барьер[54]. Естественно, тут же пошли необидные шуточки в адрес единственного здесь сухопутчика, да еще и нестроевого, то есть Ляхова, его серебряных с зеленой выпушкой погон и медицинских эмблем. «Хитрый, как змея, и выпить не дурак» — это только для начала.

Потом кем-то было сказано, что здесь только пристрелка, а настоящие посиделки состоятся в кают-компании «Сокрушительного», заглянувшего по какой-то надобности в Триполи лидера[55]водоизмещением в четыре тысячи тонн. Оказалось, что приглашение последовало от старшего офицера означенного лидера, капитана второго ранга Ливитина-четвертого, который по должности на своем корабле являлся царем и богом в одном лице, а также — хозяином кают-компании.

То есть даже командир не мог в нее зайти просто так, без приглашения того же старшего офицера. Традиции, куда ж денешься.

Но еще до того, как собрались двигаться на «Сокрушительный», получилась совсем смешная история.

Как часто бывает в больших компаниях, когда выпивают не сидя за столом, а беспорядочно перемещаясь в пространстве, Вадим совершенно случайно вступил в дискуссию с беловолосым, на грани альбиноса, лейтенантом[56].

Тот, горячась, объяснял окружающим, что не выиграл общефлотское первенство только потому, что распорядители подсунули ему совершенно расстрелянный «ТТ». Мол, ствол у него болтался, даже если его просто потрясти в руке, не то чтобы на рубеж выходить.

Дело в принципе обычное. На соревнованиях по дуэльной стрельбе пистолеты выбирают из общей кучи, по жребию, и попасться может все, что угодно, но, как правило, оружие все-таки подбирается примерно одинаковое.

А такие разговоры Вадим слышал неоднократно. Что интересно, по преимуществу от проигравших. Это вполне укладывалось в известную поговорку о том, что мешает плохому танцору, а что — плохому Дон Жуану[57].

И не стал бы он вмешиваться в чужой разговор, но сотка граммов натощак уже произвела свое благотворное действие, а в офицерской компании все имеют право участвовать в общей беседе без специального приглашения.

— Вообще-то, — сказал Вадим, обращаясь как бы к своему коллеге, но достаточно громко, чтобы его услышали все, — люфт ствола у «ТТ» на точность стрельбы не слишком влияет. Ежели, конечно, кто умеет…

Пожалуй, говорить это не следовало, какое ему, в конце концов, дело. Но уж сказалось… И тут же он стал объектом неспровоцированной (ладно, мало спровоцированной) агрессии. Наверное, лейтенант был слишком уж возбудимым типом. Или выпил не одну, а больше.

— Кто это у нас тут такой умный? — прямо-таки медовым голосом поинтересовался он, оборачиваясь к Ляхову. — Вы, господин военврач? — Полюбовался на змей с рюмками на погонах Вадима, усмехнулся саркастически. — Я, допустим, понимаю, что, ежели кому клизму ставить, тут люфт особого значения не имеет. А боевое оружие — совсем другое дело. Знаете ли, миллиметр-другой на выходе из ствола на дистанции до цели превращается в десяток сантиметров…

— Ну, если десяток… — Ляхов сам не понимал, чего вдруг его понесло на бессмысленный спор с незнакомым офицером. Лицо, что ли, его не понравилось, а скорее — тон. Нагловато-безапелляционный какой-то. — Если десяток сантиметров — это как раз практически молоко вместо яблочка… — сострил Вадим, еще думая, что на этом все и кончится.

Но, очевидно окружающие думали иначе, зная своего товарища чуть лучше, и сразу с нескольких сторон послышались голоса, предлагающие бросить эту никчемную тему, а лучше выпить, как полагается, раз гостей принимают все-таки. И отвлеклись, и выпили, и потом еще говорили о разном, но через несколько минут давешний лейтенант, описав сложный коордонат[58], оказался за спиной у Ляхова. Дальше началась сцена, близкая к первым главам «Трех мушкетеров».

Вадим не согласился, что нанес лейтенанту оскорбление, поскольку высказанное в пространство мнение о технических свойствах пистолета определенной марки никакого отношения к чести господина лейтенанта не имеет и иметь не может, поскольку они даже и не знакомы.

В ответ лейтенант сообщил, что его фамилия Веткин, должность — старший штурман ОБК[59], что он действительно проиграл соревнования, этим расстроен, заявление господина лекаря (Ляхова — услужливо подсказал Вадим) считает оскорбительным и желает удовлетворения.

«Однако!» — подумал Ляхов.

Тут же вмешался кавторанг Ливитин-четвертый, который все слышал.

— Господа (а ты, Веточка, особенно! — прошипел он сквозь зубы), — прекратите вы эту ерунду. Так все хорошо складывается. Сейчас позвонили, на лидере баня уже истоплена, париться едем. Какое там удовлетворение? Погреемся, пивка попьем, вот вам и полное удовлетворение.

— Нет, — с чугунной настойчивостью возразил Веткин. — Раз сказал — пусть отвечает. Еще пехота меня не обижала… Умеешь болтать — умей и ответ держать. Будем стреляться!

«Ну ни хрена себе! Тоже, Грушницкий нашелся. Это что же, придется этого орелика обездвижить пулей в колено, чтобы он сдуру в лоб пулей не засветил? Они все, похоже, на своих коробках малость того, от безделья, обилия металла вокруг и электромагнитных полей. Точно, как матросики кронштадтские в восемнадцатом году…»