Читать книгу "Кассия - Татьяна Сенина"

Послание это привело студитов не к смирению, а в еще больший гнев.

– За кого он себя держит?! – возмущались монахи. – То, что было написано, говорилось против тех патриархов, а он ставит себя наравне с ними и говорит «мы»! Что за неслыханное превозношение! Требует признать, что Феодор отрекся от своих прежних мнений, хотя вот, отец писал о сторонниках Иосифа, что «Бог им судья», а вовсе не отрекался от всего прежнего! Он просто счел тогда возможным примириться с патриархом, после того как святейший указал, что во всем был виноват император, а сейчас нам предлагается признать, что во всем был виноват наш отец?! За кого Мефодий нас принимает?!..

Такая резкость патриарха пришлась не по нраву уже не только студитам, но и многим другим: студийских монахов уважали, и подобный выпад против них, причем, казалось бы, на пустом месте – ведь они действительно не распространяли тех старых писаний Феодора против патриархов-исповедников, – представлялся неуместным. За студитов попытались вступиться игумен Катасаввский Иоанн и его монахи, а также саккудионцы, но патриарх отказался даже говорить с ними, заявив, что они вообще не имеют права заниматься посредничеством по данному делу, согласно четвертому правилу Халкидонского собора, гласившему: «Монашествующие в каждом городе и стране да будут в подчинении у епископа, да соблюдают безмолвие, да прилежат только посту и молитве, безотлучно пребывая в тех местах, где отреклись от мира, да не вмешиваются ни в церковные, ни в житейские дела, и да не принимают в них участия, оставляя свои монастыри, разве только когда это будет позволено епископом города, по необходимой надобности». Тогда студиты попытались повлиять на патриарха через некоторых епископов, в том числе Никомидийского митрополита Игнатия и Кизического епископа Иоанна, – тщетно!

– Не вы ли сами, отцы, подтвердили соборное решение об анафеме на всё написанное против святых Тарасия и Никифора? – спросил патриарх. – Что же, вы теперь отрекаетесь от этого решения? В таком случае подумайте, что вы тем самым противитесь не мне, смиренному, а Божией Церкви и Самому Духу Божию!

Жалобы пошли и к императрице, но Феодора отвечала то же, что и прежде: сами выбрали патриарха, вот пусть и подчиняются ему.

– В конце концов, почему бы им и не анафематствовать какие-то пыльные книжки, тем более что их никто уже много лет в глаза не видел и не увидит впредь? – заявила она и ядовито добавила: – Мой муж когда-то наказал из-за их сочинений всего несколько человек, так они и то до сих пор забыть этого не могут. Представляю, что бы было, если б Феофил каждый раз устраивал такие разбирательства и суды, как они теперь! От иконопочитателей и косточек бы тогда не осталось! Но думаю, каждый жнет, что сеял, так что пусть собирают урожай!

Патриарх между тем исполнил свою угрозу и действительно предал студитов и их стронников анафеме и катафеме, а поскольку поддержавшие студитов епископы продолжали критиковать его решение, он обратился за помощью к императрице, и «взбунтовавшиеся» иерархи были удалены со своих кафедр силами местных властей. Мануила вся эта история с самого начала привела в негодование, но когда он принялся укорять царственную племянницу за безоговорочную поддержку патриарха, Феодора сказала:

– А что тут такого, дядя? Святейший борется с схизмой, и он в своем праве. Не студитам же мне помогать! Если б не патриарх, они бы, верно, предали Феофила анафеме, так почему я теперь должна их защищать от нее?

Поскольку волнения в обществе по поводу разгоревшейся смуты не прекращались, патриарх счел нужным на Рождество Христово произнести в Великой церкви пространное слово: он сравнил «схизматиков» с Дафаном и Авироном, напомнив, что тех, восставших против Бога, когда-то поглотила земля, и нынешние «смутьяны» тоже не избегнут наказания.

– Скажите, дерзкие, – обращался он к своим противникам, – говорите, бесстыжие, не таитесь, лицемеры, скажите, упившиеся, произведите на свет уродцев, зачатых вами в темноте ваших помышлений! Желаете ли вы повиноваться канонам? Они заставляют вас молчать, и, даже если вы не хотите, вы умолкните.

Приведя правила, запрещавшие монахам презирать своего епископа и вмешиваться в какие-либо гражданские и церковные дела без позволения архиерея, а священникам – творить свои особые собрания без его позволения и отвергать его предписания, если епископ не приказывает ничего противного благочестию, патриарх напомнил, что все таковые нарушители канонов подвергаются отлучению и низложению, а в случае неповиновения передаются в руки государственной власти. Предвидя возражения по поводу того, что священники должны учить народ, даже если они монахи, и должны исправлять своих собратий, если те погрешают, Мефодий говорил, что низшим не по чину исправлять высших и епископов могут исправлять только епископы, а вовсе не священники или диаконы, которые должны повиноваться архиереям, а не учить их.

– А что для священников подобающее им по достоинству определяют епископы, то есть иерархи, а для иерархов – апостолы и преемники апостолов, то есть патриархи, это со всей очевидностью покажут сочинения боговещанного Дионисия и предписания канонов. Ибо подобающее по достоинству определяют вышестоящие чины для нижестоящих, вплоть до апостолов, а их преемники, то есть патриархи, тоже суть апостолы, как показывает божественнейший Дионисий.

Итак, каноны запрещали монахам и священникам даже «шевельнуть языком», а не то что выступать с публичной критикой патриарха. Но поскольку соответствующие правила очевидным образом указывали только на низший клир, а не на епископов, Мефодий пояснял, что епископы «обязаны подчиняться апостолам, то есть патриархам», и утверждал, что иерархи, попытавшиеся вступиться за «схизматиков», позволили ввести себя в заблуждение, защищая студитов, «восставших не просто против епископов, но против преемников апостолов, или, скорее, против самих апостолов – нас, грешных».

– Епископ есть имя и дело обыкновенное, – говорил Мефодий, – а что до апостолов и преемников их, то это – редкое и весьма немногочисленное, начальственное и самовластное…

Патриарх не только отлучал тех, кто не хотел повиноваться его предписаниям, но и запрещал верным дружески общаться с ними и посещать их, утверждая, что таким образом всякий сочувствующий им подпадает под анафему. Речь эта, тут же записанная и распространенная по всем церквам и монастырям, произвела на многих слушателей и читателей впечатление тяжкое.

– Да, если Мефодий сам себя приравнял к апостолам, так чего уж больше ждать! – проговорил Студийский игумен. – Не иначе, антихрист при дверях!

– Хотел бы я знать, где он этого набрался! – возмущался Николай. – Вывести из писаний святого Дионисия неподсудность патриарха никому, кроме Бога! Неслыханно!

– Где набрался? – Навкратий усмехнулся. – Думаю, в Риме. В свое время отец Епифаний много чего рассказал мне о том, что он там видел, когда отвозил письмо к папе. Это очень в тамошнем духе – считать, что если ты вещаешь с патриаршей кафедры, то, будь ты лично сколь угодно грешен, через тебя всё равно говорит Сам Бог…

– И что теперь будет?

– Увидим… Да ты не печалься так, Николай! Нам не привыкать к таким вещам! Конечно, жаль, что всё это произошло именно сейчас, когда, казалось бы, можно было надеяться на церковный мир и благоденствие…